Интерпретации неба

Брызгами налитых вишен мириады света

рассыпаются по крышам, по букетам лета.

Окунаю в акварели Северного моря

кисти мягкой карамели – липовые зори.

Все ажурные сонеты, утренние звоны

сохраню с пометкой «Лето» в яблочном флаконе.

2002 г.

Муха в зеркале

Ее все звали Мухой

и женщиной столичной,

боровшейся с чернухой

и миром прозаичным.

Она была оформлена

в коротенькие стрижки,

проформами, реформами

губила все интрижки.

Рождала декларации,

но было эта так ли,

когда сквозь свет акации

смотрелась в эти капли.

А там – все звали мухой

домашней, симпатичной,

умелою стряпухой,

хозяйкой энергичной.

Веселей цокотухой

с соседом флиртовала,

и спать ложилось мухой,

но Мухою вставала….

2002 г.

О СЕКРЕТАРШАХ И ТЕОРИИ ОТНОСИТЕЛЬНОСТИ

Из всех окончаний на свете она ненавидела " – ша".

Именно из-за него столь ответственная должность, которая генеральная в ООН, превращалась в безмозглое кокетство.

"Секретарша-а-а-а"…

Как жестко словообразование, думала она. Почему из множества " – ка", " – ица", и разных женских окончаний к этому, наиважнейшему слову, прицепилось оно.

Может так, великие мужи и ханжи пытались выразить протест женской карьере. Типа – ша! всё! и дальше никуда!

Зазвонил телефон.

Истошно, надрывно, с витиеватой протяжностью узбекского дутара. Стало ясно – на другом конце провода высокий чиновник восточной национальности. В трубке послышалось знакомое шуршание накрахмаленного ворота, и она безоговорочно произнесла: "Здравствуйте, Балмуздак Навуходоносорович! Шеф на совещании, перезвоните минут через 20-30." (Относительность сказанной фразы была глубока, ведь даже разговору с внутренним голосом емкое слово "совещание" придавало деловой характер, а указанное время действовало на казахстанских абонентов магически).

Минута молчания перетекла в минуту удовлетворения, и на другом конце авторитетно положили трубку. Как часто он меняет свой парфюм, – подумала она, – почти так же часто, как должность. Из детства всплыл стишок Дж. Родари о запахе и профессии. Да, многое изменилось с тех пор! То, что пахло "никак", теперь пахнет изысканным французским.

В процессоре компьютера что-то по-стариковски заворчало. Ворчание – знак согласия, и она, повинуясь, приступила к работе. Пальцы запорхали по клавиатуре, воскресив грезы о стезе пианистки. Вот где таилась абсолютная гармония женского окончания! На этот раз смысловая окраска опечаток ее удивила: собственность – босственность, содействие – соедствие, согласие – солгасие, коммунальный – комуанальный, руководители – урководители, . Да Вы, теть Клава, коммунистка! Клава Цеткин!– подумалось ей.

Приближалось время чаепития. Кабинет давно стал ее лабораторией по внедрению теории Павлова об условных рефлексах. Главное – установить твердый режим и убедить, что случайного чая не бывает.

Ускоренный темп каблучков, полязгивание мельхиоровых ложек, победный щелчок электрочайника – уже вызывали слюноотделение у шефа: строго два раза в день. Понятия «испить чайку», «чайная церемония» пресекались в корне. «Чай-хана!» с упором на «хана!».

Далее по схеме: поднос – внос – вынос.

Внезапно дверная ручка приемной забилась в истерике, и за дверью послышались звуки булимии прогрессирующей формы.

"Иван Иванович, посильнее там, неужто каши не ели!" – мило съязвила она. Вошел Иван Иванович.

Каши, как и другой крестьянской еды, он не ел, действительно, давно: пост обязывал. А Пост – штука высокая.

"Извините, но у шефа – люди", – выдала она еще один шедевр относительности. Иван Ивановичу от надвигающегося приступа булимии слово "люди" показалось «Люди», и он поспешно удалился.

Кстати, посетители ей нравились всегда. И не потому, что каждый одаривал банальным «Всё хорошеешь» или приглашал в захудалое кафе. Она смотрела на этот разрез социума, как на любимое слоенное пирожное. Бывали и горячие харизмы с волевым подбородком и вольной лексикой, и хлипкие романтики с вечным восторгом от заставок и фиалок на столе, и признанные корифеи, кореша, и даже аквалангисты.

Все делились секретами своими и чужими, а она – секретарь – их хранила. Всё заканчивалось на визуале, потому как разрез социума, как и слоенные пирожные, обладают высокой калорийностью и вредны цветущему организму.

Стрелки часов давно перешагнули всякую ненормированность. Нарастало ощущение вселенского конца. Запланированный урок английского, визит к портному, наконец, свидание летели к японской матери.

Все неосуществимое у нее всегда летело в направлении к Японии. Однако, сегодня там находилось утешение. Оказалось, что японский язык ненавистному окончанию "– ша" придает особый смысл и в переводе на русский означает что-то вроде искусства.

А, значит, быть секретарем – это целое искусство – победоносно заключила она и принялась за работу.

И уже ни Балмуздак Навуходоносорович, ни Иван Иванович, ни даже новый поклонник не могли сказать свое " – ша".

Уеду

Во всей отрешенности привокзальных сцен

от сутолоки городской и бреда,

в свободном падении нравов и росте цен

приятно стоять под вывескою «Уеду».

Держать за плечами какой-то нехитрый груз,