Интервью со смертью

В половине второго апокалипсис закончился. Из невообразимого, нереального далека донесся сигнал отбоя воздушной тревоги. Он прогудел так слабо, так испуганно, будто не осмеливаясь требовать, чтобы хоть кто-нибудь поверил в эту ложь. Северный горизонт светился красным — так, словно в этом месте только что зашло солнце. С проходившего невдалеке шоссе слышался вой сирен пожарных машин, спешивших на помощь. Одновременно по всем окрестным дорогам началось непрекращающееся ни днем, ни ночью движение — то был исход из Гамбурга, люди бежали из него, сами не зная куда. Это был поток, для которого не существовало русла; почти бесшумно, но неостановимо затапливая все на своем пути, движение это мелкими ручейками просачивалось до самых отдаленных деревень. Иному беглецу порой казалось, что он смог удержаться за подвернувшуюся ветвь или остановиться на берегу, но проходило всего несколько дней, а то и часов, и он снова вливался в общий поток, чтобы безостановочно тащиться дальше. Ни один беглец не понимал, что он разносит свое беспокойство, как заразную болезнь, и всякий, кого затронули миазмы этого недуга, терял почву под ногами.

В ночь второго или третьего налета — я сознательно забегаю вперед — загорелся эшелон с боеприпасами; взрывы продолжались до утра. В ночь последнего налета ярость мира обратилась против него самого с силой, которую не могло представить себе самое буйное человеческое воображение. За минуты перед налетом свинцовая грозовая туча опустилась над долиной Эльбы и в тот миг, когда завыли сирены воздушной тревоги, сбросила на землю свой тяжкий груз, словно приняв звук сирен за предсмертный вой города: покончи со мной! Целью налета были уцелевшие кварталы Гамбурга, но бомбардировщики не смогли из-за туч найти цели и вслепую сбросили бомбы на окрестности города. Не было уже никакой возможности различать гром, молнии, разрывы бомб и выстрелы зенитных пушек. Вокруг вспыхивали крестьянские дворы, взялись огнем вересковые луга. Земля сотрясалась в смертельной борьбе. Мы опасались, что опрокинется наш домик. Мизи вылезла из погреба, и мы бросились в луга. Спотыкаясь, мы бежали в темноте наугад, туда, где надеялись встретить людей.

Утром в воскресенье мы очнулись от короткого, больше похожего на оцепенение сна. Солнце уже поднялось над теми самыми двумя соснами. Щебетали синицы, выжил и маленький вишнекрад. Мы развели огонь в печке и накрыли стол на улице, чтобы позавтракать. С севера на восток треть горизонта была затянута пеленой, напоминающей черную вату. Мы не смотрели на нее. Мы не говорили о прошедшей ночи. Мы не желали придавать сну большее значение, чем он заслуживал. У нас был отпуск.

Потом на дороге показался человек на велосипеде. Мы окликнули его, и он остановился у ворот. Мы забросали его вопросами. Он приехал из Гамбурга; я не помню, что еще он рассказывал, но это неважно. В те первые дни было невозможно получить верные и правдивые сведения; то, что рассказывали люди, не совпадало в деталях. Со мной произошло то же самое, когда я побывал в городе и меня по возвращении стали расспрашивать: стоит ли такой-то дом? Сильно ли пострадала такая-то улица? Я не мог дать вразумительных ответов на эти простые вопросы; при том, что я был на той улице и должен был проходить мимо того дома. Надо было, чтобы, отправляясь в город, человек знал номер дома, который надо искать; только в этом случае он мог бы рассказать, что сталось с домом. Да и в этом случае вполне можно было по дороге забыть о своем намерении. Именно из переплетения множества рассказов проявился в полной мере ужасающий масштаб несчастья; перед лицом безмерного ужаса частности уже не воспринимались.

Луга были усеяны узкими полосками фольги, зачерненными с одной стороны. В ночи эти полоски негромко шуршали; никто не знал их предназначения. Говорили, что к ним нельзя прикасаться, потому что они, возможно, отравлены. Только много позже мы узнали, что полоски сбрасывали для того, чтобы защититься от обнаружения радарами. Находили также и листовки, поднимали, прочитывали несколько строчек и отбрасывали без всякого интереса. В листовках были приведены цифры, которые объясняли, почему Германия проиграет войну. Какой смысл имели теперь цифры?