Интервью сына века

Б.-А. Л. Я все время в одно и то же место езжу, ненавижу менять… А в «Принце Маврикии» какое море?

Ф. Б. Море не очень, потому что это другая сторона острова и пляжи там насыпные. Так что приходится мириться с тем, что пляж искусственный.

Б.-А. Л. В «Роял Палме» как раз лагуна хороша и море теплое. Мы с Ариэль привыкли долго плавать. У нас затяжные заплывы, в этом как раз главная прелесть.

Ф. Б. Вероятно, в этом еще секрет вашей стройной фигуры.

Б.-А. Л. Скорее, секрет рождения моих книг: я начинаю их писать, пока плаваю. Когда я долго плаваю, мне хорошо думается.

Б.-А. Л. Надо сделать интервью о невыносимой легкости.

Увидев своего помощника по хозяйству, шриланкийца, Б.-А. Л. обращается к нему по-английски: «Гарри! Не могли бы вы с Жоэль найти мои плавательные очки? Бросьте их, пожалуйста, мне в сумку. Благодарю».

Ф. Б. Так вот… Я хотел бы понять, что за жизнь вы ведете. (С этими словами я встаю и начинаю ходить по кабинету взад-вперед.) Простите, я хожу, потому что — вы ведь знаете, что сказал Монтень? «В сидячем положении мои мысли дремлют».

Б.-А. Л. Это также характеризует тех, кто сидел в кутузке. Бывшие сидельцы нередко вскакивают посреди разговора и начинают ходить. У меня есть пара знакомых с такой привычкой: показательный случай.

Ф. Б. А вы никогда не сидели?

Б.-А. Л. Сидел. В Индии, тридцать пять лет назад. Двадцать пять лет назад сидел в Пакистане. И в Аргентине сидел — это было в конце семидесятых, когда у власти стояли фашиствующие генералы. Но всякий раз недолго. А вы?

Ф. Б. Две ночи. Первую ночь — в комиссариате полиции Восьмого округа. Вторую ночь — в камере.

Б.-А. Л. Та история, когда вас взяли с поличным, «руки на машину» и все такое прочее? Две ночи тогда?

Ф. Б. Нет, это было не «руки на машину», совсем все иначе. А потом меня перевели в кутузку на остров Ситэ.

Б.-А. Л. Ага, я помню. Я, кажется, даже послал вам ободряющую эсэмэску, когда с вами приключилась эта неприятная история.

Ф. Б. Ну да, именно поэтому я и вскакиваю. Я рецидивист. Ну ладно, что представляет собой ваша повседневная жизнь? Откуда вы вернулись? Из сектора Газа?

Б.-А. Л. Из Израиля. Из Рамаллаха, это на палестинской территории. И в общем, из сектора Газа.

Ф. Б. Впечатляет. Люди думают: «Вот, он только что вернулся из Газа — и сразу же на остров Маврикий». Кажется, вся ваша жизнь состоит из таких резких перемен, взаимоисключающих противоположностей. Большинство людей, отдыхающих в «Роял Палм», не ездят на войну. А большинство тех, кто занят войной, не ездят отдыхать в «Роял Палм». Для вас открыты одновременно оба этих мира. Как вы их внутри себя примиряете?

Б.-А. Л. Я лично никак не примиряю. Но на окружающих — на некоторых окружающих — это действительно производит впечатление. По-моему, это их раздражает. Но что я могу сказать? С одной стороны, быть интеллектуалом — это моя профессия. С другой стороны, я люблю жизнь. Вот и весь секрет.

Ф. Б. Быть интеллектуалом вовсе не предполагает ездить туда, где с неба падают бомбы. Очень похвально ездить в Боснию и Афганистан, но быть интеллектуалом — это также предполагает валяние в постели.

Б.-А. Л. Совершенно верно. И этот род занятий тоже достоин уважения. Но это не мой случай. У меня другой темперамент… Другие идеалы… К тому же жизнь — это во многом цепь случайностей… Я хочу сказать, что для меня этот образ жизни — не продуманная «система». Это не то что я проснулся в двадцать лет и решил: «А буду-ка я ездить в Афганистан». Просто так сложилось. Когда в 1992-м в Боснии началась война, я стал писать статьи, выражать свою точку зрения, но я также решил поехать и посмотреть, что там происходит, чтобы писать обо всем со знанием дела.

Ф. Б. Понятно. Резюмирую. Все началось в 1971-м, когда вы подвизались корреспондентом в Бангладеш. Я очень уважаю эту традицию, начатую еще Вольтером: интеллектуал должен занимать определенную социальную позицию и не оставаться равнодушным к политике. Но ведь вы родились в 1948-м, вам шестьдесят лет. Вы вполне могли бы рассуждать так: «Меня больше ничего не интересует, кроме „Роял Палма“ и моего дома в Марракеше, буду-ка я писать про облака, жену и моих детей».

Б.-А. Л. М-да…

Ф. Б. Да я вполне серьезно. Не то чтобы я навязывал вам свою точку зрения. Но ведь в юности хочется во все вмешиваться, хочется нестись, крушить… Потом страсти стихают. Невольно начинаешь мириться со своим преклонным возрастом… Что вы по этому поводу думаете? Вам еще не захотелось остепениться?

Б.-А. Л. Не знаю даже, возможно. Проблема в том, что этот преклонный возраст сам не желает меня замечать. Да, конечно, мне шестьдесят. Но как бы это вам объяснить…

Ф. Б. До пенсии еще далеко, но все же…

Б.-А. Л. По правде говоря, я о возрасте не задумываюсь. А если вдруг задумываюсь, как сейчас, с вашей подачи, то мне это кажется каким-то абсурдом, чем-то совершенно несуразным.

Ф. Б. И?..