Интим не предлагать! (СИ)

— Э, офигел? Я танцую с Эдиком, вообще-то, — Ромашкина зло выдёргивает ладони и снова кладёт на плечи растерянного Эдуарда.

— Испарился. Живо, — шиплю одними губами, посылая ботану сигналы по-хорошему смотать удочки и подобрать раскатанную губу.

— Жень, я пойду, наверное, — мямлит дрищ, но Ромашкина прижимает его к себе сильнее, да так, что рябое лицо несчастного едва не синеет.

— Песня только началась, танцуй.

— Ты меня, наверное, плохо услышал? — игнорируя бабские взбрыки смотрю на Эдуарда и тот испуганно хлопает глазами, предпринимая вялую попытку ретироваться. Но Ромашкина оказывается на удивление настойчивой — не даёт и шагу сделать.

— Так что ты там говорил — Веник Огурцова с лекции выгнал? И что теперь будет? — как ни в чём не бывало вещает она, адресуя вопрос дрищу.

Мелкая подружка Ромашкиной стоит чуть поодаль и с ужасом наблюдает за происходящим. В руках зажатый телефон, и это очень и очень плохо — такие как она при малейшем шухере в полицию звонят, как бабушка учила. А шухера будет не миновать.

— Иди сюда, — рычу на Ромашкину, но она продолжает свой пространный монолог о буднях универа, намеренно не обращая на меня никакого внимания.

Ну что ж, она не оставила мне выбора.

— Эдуард, — хлопаю по плечу бедолагу, и когда тот оборачивается — посылаю резкий выброс кулака в табло.

Ботан хватается за переносицу и, качнувшись, садится на корточки. Подруга Ромашкиной истошно визжит, а сама она, плотно сжав губы, оборачивается на меня и посылает глазами проклятия племени Вуду.

— Ты какого хрена творишь? Совсем с катушек слетел, мажор придурошный? — и елейно так, опустившись на колени: — Эдик, ты как? Очень больно? — хватает любезно предложенные подругой бумажные салфетки и тычет в нос поверженному дрищу.

Там и крови-то нет почти, но эта парочка наседок кудахчат так, словно пару минут назад здесь устраивались гладиаторские бои без правил.

Хватаю сопротивляющуюся Ромашкину за предплечье и против её воли тяну подальше от любопытных глаз. К счастью, таких не много — все слишком заняты коктейлями и позёрством, чтобы обращать внимание на мелкую потасовку.

— Ты что это себе позволяешь, совсем берега попутал? — шипит фурия и, спотыкаясь на высоченных каблуках, плетётся рядом безрезультатно пытаясь вырваться.

Завожу её за угол дома, где значительно тише и совсем никого нет, и устраиваю допрос с пристрастием:

— Это ты что себе позволяешь! Позорить меня задумала?

— В смысле?

— В коромысле! — осталось показать язык и добавить бе-бе-бе — и точно два второклассника на продлёнке.

— Кто ты мне такой, чтобы тебя позорить? — всё-таки вырывает руку горгона и массирует запястье.

— Вообще-то, муж.

— Фиктивный!

— Не важно! Он какой-то галимый ботаник. Лузер. Только посмотри на его тяпку! На моих глазах зажиматься с ним, это, блин… стрёмно. Хочешь мой авторитет в глазах друзей подорвать?

— Эдик мой друг, мы вместе курсовую писали, а ты идиот! И что только на тебя нашло?!

Васильковые глаза сверкают праведным гневом и до меня только доходит: а действительно, что? Пелена какая-то. Наверное, я просто привык держать всё и всех под своим неусыпным контролем, и тут жена! — пусть даже фиктивная, позволяет себе такие вольности.

И вроде бы должно быть пофигу — мне Ромашкина и не нравилась никогда, я её как женскую особь в упор до спора не видел, но вот почему-то не пофиг. И это выводит из строя. Раздрай какой-то.

За домом грохочет трек Ланы Дель Рей, по небу хаотично мечутся рассеянные лучи прожекторов: жёлтый, красный, синий. Синий, красный, жёлтый.

Гул голосов, взрывы нестройного смеха, звон разбитого стекла.

— Откуда Пашутина так хорошо знаешь? — уже спокойнее задаю вопрос, но Ромашкина меня игнорит, рассматривая чёрное с разноцветными всполохами небо.

Шумно выдыхаю через нос и считаю до десяти. Эта баба меня точно в могилу сведёт. До чего же упёртая! Кошусь на её профиль: губы сжаты, подбородок горделиво приподнят.

— Так и будем в молчанку играть?

— Не твоего скудного ума дело — откуда, — пыхтит, не отрывая взгляда от мелькающих огней.

— Ну а всё-таки? — не знаю почему, но этот вопрос не даёт мне покоя. Чувствую какой-то подвох, не срастается что-то. И чем дальше в лес, тем острее чуйка.

— Вообще-то, мы в одном универе учимся. Короче, отвали.

Точно что-то не договаривает, но не вытряхивать же ответ силой. А с другой стороны — какая мне до всего этого разница?

Вообще, ситуация идиотская. Свадьба эта, спор, ботаник. В табло зачем-то ему двинул.

Опускаю взгляд на правую руку, сжимаю и разжимаю кулак. Костяшки болят, нормально так заехал, вообще ведь ни за что.

— Я пошла, — роняет она, и я безразлично бросаю:

— Валяй.

Только она делает шаг, как вдруг, кажется, совсем недалеко, откуда-то из-за рядка остроносых туй начинают выпрыгивать со свистом ракеты. Салют!

Хватаю застывшую и порядком побледневшую Ромашкину за талию и притягиваю к себе ближе. Она цепляется за воротник моей джинсовой куртки и вжимает голову в плечи после каждого нового выстрела. В голубых глазах отражаются разноцветные искры и неподдельный ужас; она тяжело и часто дышит, и я улавливаю аромат клубничного мохито.