Интим не предлагать! (СИ)

— Только если ради твоего спокойствия, и, как следствие — моего тоже, — отводит в сторону дверцу шкафа-купе, достаёт подушку и сложенный плед. — Тебе на пары во сколько?

— Не твоё дело.

— Ну ок, — он безразлично дёргает плечом и молча выходит из комнаты, оставив после себя тонкий шлейф Гуччи.

Горячие стенки чашки обжигают ладони и почему-то вдруг чувствую укол необоснованной вины. Хотя какого это чёрта, я ни в чём не виновата.

* * *

— Ромашкина-а-а, эй, — кто-то трогает меня за щеку и я с огромным усилием поворачиваю словно налитую чугуном голову на голос. Комнату осещает серый рассеянный свет, по стеклу бьют капли дождя. — Ты чего спишь? Девятый час уже.

Малиновский стоит рядом, в джинсах, футболке-поло и накинутой сверху кожаной косухе. Свежий и до отвращения благоухающий.

Понимаю, что около часа назад сама вырубила будильник, потому что просто не смогла подняться с постели. Тело горит, словно его опустили в чан с кипятком.

Натягиваю одеяло выше и хриплю:

— Я не поеду в универ. Кажется, я всё-таки простудилась.

Он протягивает руку и деловито трогает мой лоб.

— Точно, у тебя жар. Блин, а у меня из лекарств только аспирин и уголь активированный.

— Ну всё верно, первая помощь алкоголика, — горло саднит, словно по нему прошлись наждачной бумагой. Но даже не это трогает меня сейчас больше всего — я такая страшная и рядом Малиновский. Вот позорище!

— Спишу твой неуместный сарказм на бред больного. Может, скорую вызвать?

— Не надо никого вызывать, на пары езжай, опоздаешь, — накрывшись с головой, отворачиваюсь.

— Ага, хочешь меня в двадцать один год вдовцом сделать?

— Пожалуйста, просто оставь меня в покое!

Он ничего не отвечает и, судя по повисшей тишине, всё-таки оставил. Через несколько минут за окном слышится шум мотора и скрежет открывающихся ворот.

Плохо так, что хочется расплакаться, как в детстве. Раньше, когда я болела, за мной ухаживала мама, потом Цветкова — ставила горчичники, поила какой-то дрянью, а сейчас я совсем одна, в чужом доме, без лекарств. Если я умру, меня даже не сразу обнаружат…

Вытянув руку из-под одеяла нашариваю на прикроватной тумбочке мобильный и пишу Цветковой смс, что заболела и в случае безвременной кончины завещаю ей свои три миллиона и клатч со стразами. А потом неожиданно снова засыпаю.

* * *

— Ромашкина-а.

Опять?! Ну опять?

Мокрая и горячая словно грелка выныриваю из-под одеяла и вижу перед собой Малиновского. Плечи и волосы у него влажные, кажется, он попал под дождь. И точно — по вискам бегут мокрые дорожки.

Бегло смахнув с лица капли, он берёт с тумбочки какие-то коробки, что-то шуршит, затем до ушей, словно из-под толщи воды доносится звон ударов ложки о края чашки.

— Короче, я ни черта не соображаю в таблетках, я и болел-то от силы раз пять за всю жизнь, но в аптеке посоветовали вот это. Это от температуры, это от горла, а эти штуки от кашля …

— У меня нет кашля, — хрипло парирую я и натыкаюсь на строгий взгляд:

— Пей, — он протягивает мне пахнущую химическим лимоном жидкость в высоком стакане и две красно-белые пилюли.

Тяжело приподнимаюсь на локтях и послушно выпиваю всё предложенное. Какая разница, от чего умирать: от температуры или отравления.

Малиновский, нахмурив брови домиком, стоит напротив и выглядит трогательно милым. Озабоченным. Смотрю на него поверх стакана и шмыгаю носом.

— Ты пары прогулял, что ли?

— А, — беспечно машет рукой, — ерунда. К тому же погода дрянь, дома лучше. Я там внизу буду, если что — маяк скинь, поднимусь.

Стягивая по пути косуху бесшумно идёт на выход. Дождь уютно стучит по стеклу, горячее пойло так приятно проходится по раздражённому горлу…

— Малиновский, — окликиваю его голосом Джигурды, и Богдан, держась за дверной косяк, оборачивается. — Ну это… спасибо тебе.

— Спи, Ромашкина, — произносит без всякой иронии и тихо закрывает за собой дверь.

Часть 14

— Говорю же — спит она, не мешай!

— Она мне написала, что при смерти лежит, если я узнаю, что это ты с ней что-то сделал… Я тебя по судам затаскаю, понял? И не посмотрю, что твой дед олигарх!

— Да не ходи ты туда! — громким шёпотом протестует Малиновский, но Цветкова словно ураган сметая всё на своём пути залетает ко мне в комнату. Поверх ветровки жёлтый дождевик, стекла очков в мелких каплях.

Подбежав, падает на край кровати и давай сходу причитать:

— Что с тобой? Я чуть с ума не сошла! Чем ты заболела? Тело ломит? Температура сильно высокая? Дай лоб потрогаю, — Анька касается губами моего лба и как будто даже разочарованно: — Да нет, тридцать семь и пять максимум…

— Богдан мне лекарства купил, я выпила что-то, сейчас получше уже.

Малиновский, сложив руки на груди стоит в дверном проёме и выглядит сильно недовольным. Волосы взлохмачены, на щеке красные “сонные” полосы оставленные подушкой. Какой-то он милый сегодня…

Акстись, Ромашкина. Это всё чёртов жар.

Анька с подозрением оборачивается на моего спасителя и фырчит:

— Фигню по-любому какую-нибудь купил. Я тебе отвар с лавровым листом и черемшой принесла, мёртвого поднимет. И горчичники.