Интим не предлагать! (СИ)

— У-у-у! Аа-а! — разносятся с той стороны дома радостные вопли на каждый новый залп, которых, казалось, было несметное количество.

Сюрреализм какой-то. Пару минут назад мы разругались в хлам, а теперь зажимаемся как ванильная парочка. И, судя по тому, как она прильнула к моей груди, её наш тандем тоже не сильно напрягает.

Её волосы пахнут ментоловым шампунем, дымом от мангала и немного ванилью. Вспомнил натыканные в стакан палочки за занавеской на подоконнике и всё встало на свои места.

Так мы и зависли — крепко прижавшись друг к другу, созерцая чернильную густоту неба с яркими вспышками салюта. И лишь когда залпы прекратились, Ромашкина словно выходит из оцепенения: поднимает на меня глаза и будто вводит в транс бирюзовыми сапфирами. Губы призывно приоткрыты…

Возникала мысль — сейчас поцелует, но вместо этого она брезгливо морщит нос и ядовито так:

— Руки свои убрал.

— Чего?

— Если хоть ещё раз воспользуешься моментом и надумаешь меня лапать…

Офигев, снимаю с её талии руки и засовываю ладони в карманы джинсов.

— Да сдалась ты мне — лапать. Сама приклеелась.

— Я с детства панически грохота салюта боюсь, как и воздушных шаров. Идиот, — и, звонко стуча каблуками о каменную тропинку, уверенно направляется обратно в гущу событий.

Когда я, побродив по задворкам и приведя мысли в порядок тоже возвращаюсь ко всем, Ромашкиной, её подруги и невинно избиенного Эдуарда там уже нет. Да даже Пашутин и тот куда-то испарился.

Да уж, вечеруха реально выдалась зачёт.

Отожгла лапуля, твою маму. Да и я не подкачал.

Часть 13

Дурочка! Надо было у него ключи попросить или домой в Печатники ночевать ехать. Когда он теперь нарисуется?

Зато гордая!

Стуча зубами от холода, интенсивно растираю руками покрывшиеся мурашками предплечья. На улице тихо, ряд однотипных таунхаусов погрузился в глубокий сон, только в окнах нескольких домов горит тусклый рассеянный свет. Ну удивительно — второй час ночи. А я на улице торчу.

Зачем вообще только потащилась эту дурацкую вечеринку! Это всё Цветкова — позвонила вечером и сказала, что сама Самсонова её на свой день рождения пригласила. Понятно, что не по большой дружбе, они птички совсе-ем разного полёта, просто Анька курсовые для неё за небольшое вознаграждение писала, ну вот и удостоилась великой чести. Разумеется, одна бы она в жизни туда не пошла — позвала меня, но если бы я знала, что Малиновский тоже туда поехал, ноги бы моей там не было.

Хотя сама виновата, надо было догадаться, куда это он вечером так тщательно мылился — весь бомонд универа сегодня тусовался у Самсоновой.

Поднимаю околевшую руку и смотрю на часы: если через двадцать минут не появится, вызываю такси и еду к Цветковой, а завтра подаю на развод! Терпеть к себе такое отношение ниже моего достоинства. Словно заслышав мои угрозы, где-то совсем близко слышится шуршание покрышек о гравий — серебристый Бентли Малиновского неспеша катит к воротам. Неужели, явился. Что-то он рано так сегодня, ну надо же.

Против желания вспомнила, как он обнимал меня за домом и поняла, чем это от меня так неуловимо пахнет — его парфюмом.

— Почему не сказала, что домой поедешь? — свесив локоть из открытого до упора окна, выглядывает на улицу Малиновский.

Расселся, важный такой. А тут зуб на зуб уже не попадает.

— Потому что не обязана перед тобой отчитываться.

— Ну и дурочка, так и заболеть недолго. Днём жара, но ночи ещё холодные, а ты без куртки.

— Кто из нас ещё бабушка. Открывай давай, — киваю на запертые ворота и как бы не была на него зла из-за выходки с Эдиком, ловлю себя на мысли, что рада его видеть.

Вернее, не его самого, конечно, а то, что если дома он, значит, дома и я. А это означает, что совсем скоро я приму горячую ванну, а она мне она крайне необходима, потому что обтянутые чулками ноги заколели так, что почти потеряли чувствительность.

Доковыляв кое-как до комнаты, первым делом скидываю ужасно красивые туфли на ужасно неудобном каблуке и без сил падаю на кресло-грушу. Обняв Бетховена, прячу обледеневшие ступни под такие же ледяные бёдра. Чуть-чуть совсем посижу и сразу в ванну. Буквально пять минут.

А потом всё — как будто рухнула в тёмную бездну.

Проснулась от того, что чья-то тёплая рука трогает меня за плечо. Приоткрыв один глаз, вижу перед собой уже переодетого в знакомые серые треники Малиновского. Футболку он надеть, конечно же, не потрудился.

— Ты чего тут?

— Ничего, устала очень, не привыкла так долго гулять.

— Н'a вот, — и протягивает чашку с дымящимся чаем. И словно оправдываясь: — А то заболеешь ещё. И меня заразишь.

— А ты только о себе и думаешь, — ворчу, вытягивая затёкшие ноги, но чашку всё-таки беру. Горячий чай с мёдом, какое блаженство. — И долго я спала?

— Минут сорок.

— Надеюсь, ты понимаешь, что в этой комнате ты ночевать не будешь? Хотя бы до возвращения надзирателей, — отпиваю глоток и всеми силами стараюсь не смотреть на его оголённый живот.

— Обычно меня просят об обратном.

— Малиновский!