Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

Жить в шалаше на ст. Разлив, где скрывался Ильич, было дальше невозможно, настала осень, и Ильич решил перебраться в Финляндию — там хотел он написать задуманную им работу «Государство и революция», для которой он сделал уже массу выписок, которую уже обдумал со всех сторон. В Финляндии удобнее было также следить за газетами. Н. А. Емельянов достал ему паспорт сестрорецкого рабочего, Ильичу надели парик и подгримировали его. Дмитрий Ильич Лещенко, старый партийный товарищ времен 1905–1907 гг., бывший секретарь наших большевистских газет, у которого часто ночевал в те времена Владимир Ильич, — теперь т. Лещенко был моим помощником по культработе в Выборгском районе, — съездил в Разлив и заснял Ильича (к паспорту нужно было приложить карточку). Тов. Ялава, финский товарищ, служивший машинистом на Финляндской железной дороге, — его хорошо знали тг. Шотман и Рахья, — взялся перевезти Ильича под видом кочегара. Так и было сделано. Сношения велись с Ильичем также через т. Ялаву, и я не раз заходила потом к нему за письмами от Ильича — т. Ялава жил также в Выборгском районе. Когда Ильич устроился в Гельсингфорсе, он прислал химическое письмо, в котором звал приехать, сообщал адрес и даже план нарисовал, как пройти, никого не спрашивая. Только у плана отгорел край, когда я нагревала письмо на лампе. Емельяновы достали паспорт и мне — сестрорецкой работы и цы-старухи. Я повязалась платком и поехала в Разлив, к Емельяновым. Они перевели меня через границу; для пограничных жителей было достаточно паспорта для перехода границы; просматривал паспорта какой-то офицер. Надо было пройти от границы верст пять лесом до небольшой станции Олилла, где сесть в солдатский поезд. Все обошлось как нельзя лучше. Только отгоревший кусок плана немного подсадил — долго бродила я по улицам, пока нашла ту улицу, которая была нужна. Ильич обрадовался очень. Видно было, как истосковался он, сидя в подполье в момент, когда так важно было быть в центре подготовки к борьбе. Я ему рассказала о всем, что знала. Пожила в Гельсингфорсе пару дней. Захотел Ильич непременно проводить меня до вокзала, до последнего поворота довел. Условились, что приеду еще.

Второй раз была я у Ильича недели через две. Как-то запоздала и решила не заезжать к Емельяновым, а пойти до Олилла самой. В лесу стало темнеть — глубокая осень уже надвигалась, взошла луна. Ноги стали тонуть в песке. Показалось мне, что сбилась я с дороги; я заторопилась. Пришла в Олилла, а поезда нет, пришел лишь через полчаса. Вагон был битком набит солдатами и матросами. Было так тесно, что всю дорогу пришлось стоять. Солдаты открыто говорили о восстании. Говорили только о политике. Вагон представлял собой сплошной крайне возбужденный митинг. Никто из посторонних в вагон не заходил. Зашел вначале какой-то штатский, да, послушав солдата, который рассказывал, как они в Выборге бросали в воду офицеров, на первой же станции смылся. На меня никто не обращал внимания. Когда я рассказала Ильичу об этих разговорах солдат, лицо его стало задумчивым, и потом уже, о чем бы он ни говорил, эта задумчивость не сходила у него с лица. Видно было, что говорит он об одном, а думает о другом, о восстании, о том, как лучше его подготовить».

КАК СТАЛИН ЛЕНИНА БРИЛ

Бриться Ленин, действительно, не умел. Возможно, как раз это и явилось причиной (или одной из причин) того, что он носил усы и неприглядную рыжую бородку.

Впрочем, и из Сталина цирюльник получился не очень хороший, и старые большевики когда-то любили на разные лады рассказывать историю о том, как Сталин чуть Ленина не зарезал. А вот в тридцатые годы от тех, кто не принял Советскую власть, нередко можно было услышать едкое: «Лучше б он его тогда прирезал. Может, тогда бы все по-другому обернулось». И все понимали, о чем идет разговор.

Сохранилось воспоминание об этом случае (конечно, без лишних подробностей) одного из участников октябрьского переворота Сергея Аллилуева. Но, думается, любопытно оно не только этим эпизодом, но и довольно выразительной характеристикой состояния Ленина в семнадцатом году, который, чувствуя приближение большой драки, был постоянно необычайно возбужден, словно маньяк, видя рядом свою жертву.

«Третьего июля, — вспоминал С. Аллилуев, — в Петрограде разыгралось широко известное событие. Мирная демонстрация рабочих и солдат (странно, однако, звучит: «демонстрация солдат» — Б. О.-К.) была расстреляна по приказу Временного правительства. Буржуазия подняла в своей печати неслыханную по гнусности травлю Ленина (еще бы: человек призывает к государственному перевороту! — Б. О.-К.).

Это был тяжелый для партии момент. Ленину необходимо было немедленно покинуть свою квартиру на Широкой улице Петроградской стороны. Пришлось Владимиру Ильичу искать себе безопасное убежище.