Интраэлика (СИ)

   -Нет, ну если тебе действительно интересно или там ты чего не понял... Ты, парниша, здорово прилип, а тебя ведь предупреждали. Но мне тебя нисколько не жаль. Никому не жаль, и ты сам в этом виноват. Знаешь, я могла бы наорать на тебя или даже с наслаждением отмудохать, но ты не достоин такой заботы. Единственное, что меня сейчас волнует, что я скажу своим северным воительницам.

   И после этих обличительных слов Эскапада тоже гордо удалилась.

   И вот разошлись все. Это должен был быть день моего триумфа, день начала совершенно новой эры. А в итоге я остался совсем один со своей скорбью, со своим недоумением- посреди разрушенной жизни.

   Я пал на колени и запрокинул лицо к невидимым небесам, и воздел руки свои в мольбе и отчаянии.

   -За что?

   Небеса отвечали безмолвием.

   Сердце мое ожесточилось. Слез не будет, пообещал я себе и сдержал слово. Больше я никогда не плакал- настолько стал суров.

   Что ж, я сделал это. Было тяжело, не стану скрывать. Тяжелее даже многих моментов, которые я опустил ровно по той же причине. Но здесь я так поступить не мог. И теперь ты увидел меня нагим и слабым- в переносном смысле, конечно, не дай бог, еще подумаешь чего. Ты увидел мою боль, как она есть, мои кровоточащие раны.

   Сейчас, когда все это стало почти забытой историей, ты можешь спросить меня: осталась ли в моем сердце какая-либо обида? И знаешь, что я тебе отвечу? Не осталась. В конце концов мы оба знаем, что в итоге все так или иначе разрешилось, иначе какой был бы смысл вообще поднимать эту тему? Разве что в душе остался осадок, который поднимается со дна всякий раз как я об этом вспоминаю, заново переживая события тех далеких дней. Но такова наша натура. Все остается в нас.

   Но мы всегда можем двигаться дальше.

   А теперь я предлагаю тебе собрать в кулак все твое мужество, сколько бы его ни было. Я обещал тебе мрачные и тяжелые страницы.

   Впрочем, насколько смогу, я постараюсь пощадить твою тонкую, детскую психику. Ну, или как получится.

   Не разжечь ли нам костер? Вечереет.

   Мои друзья от меня отвернулись. Звучит как приговор. Звучит как признание в собственной ненадежности. Имеет ярко выраженный оттенок чувства вины.

   Я перестал видеться почти со всеми, не сидел вечерами в "АрмейскАм", не гулял по городу, не посещал мероприятия. Замкнулся в себе. Если честно, мне и самому не хотелось никого видеть. Я пытался осмыслить причины своего горького поражения и не мог найти никакого разумного объяснения. Лишь иногда я ненадолго забывался в обществе отзывчивых медсестер из медицинской палатки. Реабилитацию пациента с тяжелыми душевными травмами и интеграцию его в социум они считали своей священной обязанностью, а для меня их методы социализации оставались единственной отдушиной в общей беспросветности. Да и попросту мне некуда было больше податься, тем более, что я подумывал об этом еще со времени прошлого визита, когда мы навещали Карму. Вот только это спасало лишь отчасти. Сколько обезличенных судеб вот так же мимоходом смяла эта жестокая война?

   Единственный, кого я по-прежнему видел ежедневно, был генерал генеральский Затрапезно- именитый и титулованный. Надежда и опора всего человечества и кость в горле для отдельных его представителей.

   Затрапезно все так же таскал меня с традиционными инспекциями по всем фортификационным сооружениям- вдоль брустверов и окопов, вдоль амбразур и капониров, вдоль эскарпов и равелинов. Проще говоря, мы шатались туда-сюда вдоль злополучного забора. Командир продолжал поливать мне в уши, а иногда пытался зажечь речами наше усталое войско. Я же сделался немногословным, печальным и отрешенным, и на все его сентенции отвечал в лучшем случае односложно. Вероятно, я перегорел, как перегорала бы раритетная лампа накаливания, если бы существовало на свете такое изобретение. Затрапезно, впрочем, ничуть не расстраивался моему скоропостижному уходу в себя - ему всегда хватало общества самого себя и каменной веры в собственную непогрешимость. Я не знаю, что творилось в его голове, считаю, что это вообще непостижимо, но уверен, что люди для него были как те бездушные фигурки на столе, которые можно двигать по некой извращенной прихоти. И, казалось бы, я давно научился мириться с этим, но в моем нынешнем состоянии почему-то это стало особенно болезненным. Я изменился, мой характер закалился, но мне не хватало поддержки. А мои друзья, ставшие вдруг бывшими, в чем я не мог их винить, хотя и винил, все-таки умели видеть во мне личность.

   И вот так проходили эти дни. Пасмурные, ветреные, никчемные дни с ощущением скорой грозы.