Иные песни

Значимы в романе и имена кратистосов и кратист: очень часто они отсылают к персонам мифологическим и историческим — а значит, и к сюжетам, которыми нам эти персонажи известны. Даже индивидуальные черты их — суть отражение черт тех, чьи имена они носят. Тор, воюющий с Чернокнижником за Север, — зеркальное отображение скандинавского бога-громовника, бога воинской доблести, что сражается с помощью волшебного молота против инистых великанов и прочих чудовищ скандинавской мифологии. В отличие от своего мифологического отца, Одина, Тор — прямолинеен, прямодушен и предельно честен. И читателю должно бы держать это знание в голове, например, в эпизоде военного совета у стратегоса Бербелека.

Не менее значимы и детали, из которых выстраивается образ героев или событий. Особенно ярко, наверное, это видно в Шулиме Амитаче, дочери сильнейшей из кратист, некогда изгнанной с Земли на Луну. Любая дочь в (мета)физике романа — не просто плоть от плоти матери, она в некоторой степени «эйдолос», «подобие» ее. («Именно Алитэ притягивала взгляды, сосредотачивала на себе внимание прохожих, достойная дочь Марии Лятек. Разве не такое бессмертие обещано людям? От отца к сыну, от матери к дочери — то, что не умирает, манера говорить, манера думать, манера двигаться, манера выказывать чувства и манера их скрывать, манера жизни, жизнь, человек».)

И уж тем более это относится к дочери сильнейшей из кратист.

Мать Шулимы рождена на Крите, она впитала в себя всю символическую аксиологию острова — и передала ее дочери. Образность Луны, власть над животными, символика змей, воды, колдовства — все это лежит в подложке событийной канвы, проявляется деталями и детальками, все это создает необходимый автору флёр богоподобия и отблеска седой древности, оттеняющий Шулиму. По сути, когда Шулима в середине книги признается Иерониму Бербелеку в своем происхождении, читателю остается только радостно вздохнуть и сказать: «А я знал, что это „ж-ж-ж“ — неспроста!»

Наконец, структура романа, соотношение отдельных его частей.

Первое, на что обращаешь внимание, — нумерация глав. Она опирается на греческий алфавит — это путь от «альфы» до «омеги» (не без привычно евангелических смысловых отсылок, кстати). Но в романе нет двух глав: между частями II и III, а также частями III и IV, «каппы» и «омикрона» соответственно, — и нет событий, к этим главам относящихся. Сам автор склонен объяснять это своего рода стилизацией под «погибшие произведения древнегреческой литературы», но нельзя не отметить, что подобный шаг и увеличивает достоверность текста. Он превращает текст из «сочинения-написанного-здесь-и-сейчас» в «рукопись-найденную-при-странных-обстоятельствах» (прием вполне знакомый читателю — вплоть до «Имени розы» У. Эко, «Дневника, найденного в ванной» Ст. Лема или «Отягощенных злом, или 40 лет спустя» А. и Б. Стругацких).

Но и отдельные главы романа — перемигиваются, отражают друг друга, не позволяя, тем не менее, говорить о закрытой, симметричной структуре. Главный герой проходит свой путь до финала, но мы не можем утверждать наверняка — движется ли он по замкнутому кругу или по спирали, восходящей или нисходящей. Начальная глава и первая глава IV части — обладают сходным антуражем, в первой и в последней части нас ожидают главы со сходным названием («Как Чернокнижник»), открытый, казалось бы, финал романа — отзеркаливает видение господина Бербелека, которым завершается первая глава, видение, которое мы, прочитав роман, можем посчитать пророчеством. Но окончательного ответа на вопрос «круг, спираль или прямая?» мы так и не получаем.

Впрочем, одно можно сказать с уверенностью: все сюжетные ходы и поступки героев выводимы не только из их образов, из того, что мы о героях знаем, но и из базовых физических и метафизических условий мира «Иных песен». В крови лунных жителей горит пирос, кратисты и кратистосы — плоть от плоти породившей их земли, эфир движется вечными круговыми эпициклами. Мир — это данность, о которой автор не забывает никогда. И если это не облегчает интерпретацию, то, по крайней мере, дает представления об ее правилах.

Заметим еще, что на вопросы польских читателей об истинном объяснении окончания «Иных песен» автор дает следующий ответ: «Истинных интерпретаций — несколько; таков был замысел. Под пытками из меня никто не вытянет „официальную“ экзегезу. Для этого есть текст, чтобы отвечать на такой вопрос самостоятельно, — автор здесь обстоятельство сопутствующее и необязательное».