Иные песни

В мире «Иных песен» субъект никогда не автономен. Даже кратисты и кратистосы, во всей своей полубожественной силе, остаются лишь отображениями глубинных структур. Таков, например, Максим Рог, зловещий Чернокнижник. Такова Иллея Коллотропийская. Таков Святовид. «Леса Святовида полнились зверьми, дикими, наидичайшими, с морфами, не тронутыми человеческим существованием, бесцельными, служащими лишь целям Леса. Вскоре она поняла, что это невозможно разделить — Святовида и лес, — что не различали их и сами вистульцы. То и дело она натыкалась на вырубленные ими грубые истуканы, тотемные столпы, будто оси вращения вихрящейся зелени, воткнутые тут и там согласно тайному плану, в неизменном узоре вот уже тысячелетия — печать антоса Святовида, но старше самого Святовида. Она вспомнила одно из богохульств Антидектеса: боги не существуют, но существуют их Формы, готовые наполниться первой попавшейся Силой, родившиеся вместе с рождением человека».

А уж тем более это касается простого человека. В мире «Иных песен» он — лишь оформленная внешними силами текучая материя. «Непрестанно изменяя Материю, из коей он состоял, Хоррор долгие века хранил единую Форму — Форму непобедимого наемного войска. На самом деле его уже не раз побеждали (в неблагоприятных обстоятельствах или в безнадежном соотношении сил), но морфа длилась. Умирали одни солдаты, появлялись другие, самых разных языков, верований и народностей, из-под антосов разнообразнейших кратистосов — но Хоррор, его текнитесы сомы и псюхэ, его стратегосы и аресы, его гегемоны и леонидасы медленно, но неумолимо вжимали всех солдат в один образ. Подробности этого образа порой менялись, ибо менялись текнэ и способы ведения войн, но стержень оставался тем же. Каждый в Хорроре, начиная с самой нижней ступени и до самых высших предводителей его, подчинялся единой Форме».

Даже Иероним Бербелек, кратистобоец, в чьих силах встать перед высшей Силой этого мира и воспротивиться ей — словом или делом, — даже он всего лишь отображение земли, которая его порождает. Он — квинтэссенция того самого «польского упрямства», что до сегодняшнего дня продолжает формировать повседневное представление поляка о самом себе.

«Субъект» в мире романа (и кавычки здесь — нелишни, поскольку понятие это куда как условно для физики и метафизики мира «Иных песен») — нечто вечно становящееся, то, что порождается сиюминутными обстоятельствами, эдаким постоянным — и постоянно изменчивым — «здесь-и-сейчас». Самоощущение героев будет зависеть от меняющейся конфигурации окружающих сил и условий существования.

Уже сама обложка к польскому изданию романа подчеркивала эту всеобщую текучесть: из аморфной материи там проступают человекоподобные, но еще не окончательно сформировавшиеся фигуры, уже/еще-не-люди.

Но там, где нет автономного субъекта, — там невозможны и знакомые нам формы исторического и культурного развития. Там сам мир человеческой цивилизации будет функционировать по иным правилам. И забывать это при чтении «Иных песен» не стоит.

5. Структуры интерпретаций

Плавится не только мотивация героев, не только сами они, телесно, не только язык: плавится и трансформируется точка зрения героев на происходящие события. Да и автор принципиально бежит однозначной определенности, конечных объяснений. Читатель волен — нет, должен! — заниматься интерпретацией, вычитывать из текстов и текстовых намеков дополнительные смыслы, «вчитывать» их туда.