Иные песни

На прибрежной улице — то есть, на мощеной площадке, растянувшейся между наиболее древней застройкой еврейского квартала, стенами первой Александрии и сморфированного в виде высокой скалы морского берега — еще не закончилось несколько публичных аукционов, толпа до конца не разошлась. Пан Бербелек раздвигал чернь рыктой, создавая для Афины свободный проход. Воры и мошенники обходили их издалека, какому-то нахалу он выбил палкой глаз. С северо-запада, со стороны Короля Бурь, шел сильный ветер с запахом морской гнили, на ветру трепетали одежды прохожих, занавески и москитные сетки в открытых окнах, полотнища палаток, вывешенные на старинных укреплениях штандарты. Над северной Александрией неслись предвещающие ночь вопли чаек и хальбатросов.

Афина Ратшут остановилась перед воротами скрытого в тени крепостных стен старого дома, походившего на башню с квадратным сечением. Дом и вправду был выше стен, последний этаж вздымался над ними — только этого последнего этажа с уровня улицы и не было видно; башня перевешивалась над краем прибрежного утеса, высовываясь к поднимаемым ветром волнам. На первый взгляд, два самых высоких этажа вызывали впечатление недавно пристроенных к старинной конструкции; их явно выделяла архитектура в стиле Навуходоносора.

Афина дернула за звонок, раз и другой. Появился мускулистый невольник. Он узнал Афину и, не говоря ни слова, повел их через прихожую, по лестнице и по тесному коридору к помещению без окон на третьем этаже — на мгновение он исчез за бордовым занавесом, чтобы вернуться и с поклоном впустить Ратшут в средину. Пан Бербелек молча ожидал. Он стянул капюшон, коснулся висящего на груди амулета — блестящей трубки, заполненной белой массой, на мгновение поднес ее к носу. Доулос стоял неподвижно, его лицо словно отлито из старинной бронзы. Пан Бербелек распрямлял рыктой складки цветастого коврика под ногами. Дом был очень богатый, даже пирокийные лампы к стенам крепились на серебряных литых статуэтках.

Афина выглянула из-за занавеса.

— Войди, эстлос. Твое время до полуночи. Этим он оказывает мне услугу, так что не дави.

И даже не глянув больше на Иеронима, быстрым шагом она направилась к лестнице.

Пан Бербелек отодвинул рыктой богатую материю и вошел в комнату. В какую комнату — в зал: помещение должно было занимать половину всего этажа; можно было видеть и низкую колоннаду, ведущую к террасе, что повисала над приморским утесом; эта часть дома, в какой-то мере, наверняка была выстроена из оронейгеса. Залу не доставало не только одной стены, но и части потолка, железная лестница вела на самую вершину башни. Сквозь широкое, прямоугольное отверстие пан Бербелек увидел фрагмент какой-то деревянно-металлической конструкции; заходящее Солнце отражалось кровавыми рефлексами от полированной стали — там как раз крутилась пара служащих, чистящих конструкцию и манипулирующих с ее невидимыми элементами. Двое других слуг, пожилой эгиптянин и молодая негритянка, расставляли на выдвинутом частично на террасу каобабовом столе подносы, миски, тарелки и бокалы. Это было сложным заданием, поскольку стол этот, вообще-то громадный и массивный, был завален неправдоподобными количествами бумаг, пергаментов, карт, стеклянных и металлических колб, алембиков[18], реторт и флаконов; здесь же ошивались два уранометра, простая диоптрия, несколько линеек и кругов с делениями, разнообразные устройства, названия которых пану Бербелеку были неизвестны, а о предназначении которых он не имел понятия; кроме того: пожелтевшие кости, несколько черепов (нечеловеческих), горшок с экзотическим растением, огромный фонарь, рубиновый пифагорейский кубик, масляная лампа, золотая статуэтка. Предалександрийского Быка-Аписа, чернильницы, угольки, перья, мелки, ножи, иглы, ножницы, курительная трубка сломанная, курительная трубка целая, кальян, грязный джульбаб, на котором валялся камень, треснувший глобус, блестящий лунариум, несколько десятков книжек и свитков; в углу же медленно вращался перпетуум мобиле.

— Ну что же, эстлос, присаживайтесь, прошу, прошу. Я как раз готовился, гмм, скажем, к ужину, так что с охотой разделю трапезу. Даже если ты не голоден… угощайся, пожалуйста, прошу. Афина рассказала мне о твоем сыне, эстлос, жалко, неприятно, конечно же готов послужить своими скромными знаниями, если это каким-то образом поможет успокоить боль, хотя… никогда ведь не… Да садись же, эстлос, не стой надо мной!

Пан Бербелек уселся на подвинутом кресле. Слуги смогли как-то разобрать этот конец стола, его часть, выдвинутую на террасу, и здесь поставили блюда с едой. Очень быстро приборы появились и перед Иеронимом. Сам он сидел спиной к западу, хозяин — лицом к заходящему за древнюю крепостную стену Солнцу. Видимо, жалящий глаза свет позволял ему до конца проснуться. С тех пор, как Антидект занялся астрологией, он полностью перешел на ночной способ жизни.