Иные песни

— Лакатойя. Вечерняя Госпожа — сколько же это раз я возил ее вниз и назад? Последний раз, по-моему, года полтора назад, правильно; и она говорила мне, что, вроде бы, наконец-то нашла нужного человека. Слишком далеко все заходит, нечего ждать, Госпожа должна принять решение, как только это началось на океаносе, на южных островах, в Земле Гаудата, в Южных Льдах; кто знает, что там делается, в морозе. В снежных метелях. Лакатойя хотела, чтобы я спустился там прямо с неба, вот только «Уркайя» не выдержала бы тамошнего холода. Знаю, у Госпожи имеются свои причины, старая ненависть, так зачем ей спасать тех, кто ее Изгнал — только вначале это пришло к нам. Ты посетишь Обратную Тюрьму? Попроси, чтобы тебя отвезли туда. Нужно ударить как можно скорее.

Ударить. Как можно скорее. Пан Бербелек молча грыз горорехи. Меня используют, как я и знал, что Шулима меня использует, слепое орудие. (Ярость!) Действительно ли она не желала смерти Абеля? Ведь она наверняка не помешала планам Шулимы. Ярость! Но именно ярости от меня и хотят.

Он отрепал ладони, поднял взгляд на округлую тень Луны, которую «Подзвездная» нагоняла по более низкой дуге; Солнце в своем ежедневном окружении Земли было сейчас совершенно невидимым по причине окружающей Землю практически в том же темпе Луны — только изменение это родилось по причине изменения положения ладьи, а не из астрономической меканики. Солнце быстрее Луны. И в конце концов оно выглянет из за нее (или же из под нее, если ладья изменит плоскость орбиты). Тогда внутренне брюхо «Уркайи» затянут черным шелком, чтобы земляне не ослепли. А как же луняне в голове?

— Пока что ничего еще не было решено, — произнес пан Бербелек, высматривая в ночи Луны огни городов Иллеи. — Если цена будет соответствующей…

Омиксос Жарник захохотал так громко, что на бицепсах и груди запылали десятки маленьких огоньков, словно он выпускал огонь через открытые поры кожи.

— Хочешь с нею торговаться! Подкинешь ей цену и — «или согласен, или нет!» Ха!

— Раз ее дочка потратила так много времени… Думаю, что ей придется согласиться.

— Ха! — Всадник Огня стер с глаз золотые искорки. — Хотел бы я это увидеть!

— А вот скажи мне, — глянул пан Бербелек на гиппыреса, — какая цена будет подходящей за первородного сына?

— Ах!

Омиксос замолчал, подлил себе вина, а гостю воды.

— Месть, — произнес он наконец.

— Так.

— Кого ты винишь? Иллею?

— Мне кажется, что она желает купить мою месть, что именно так они все и спланировали. Не знаю, летел бы я сейчас, если не ради мести. Но сам я, видимо, о «мести» никогда не думал. Но вот сейчас вижу, что Форма именно такая. И так же это выглядит с их стороны. Обязательно ли он должен был погибнуть? Не знаю. Но помогло.

Омиксос сделался серьезным, почесал свой голый череп, внимательно глянул на пана Бербелека из под тяжелых век. Над его правым плечом восходила какая-то исключительно яркая звезда. Венера?

— Ты оказываешь мне честь своей откровенностью, — буркнул он; он и вправду чувствовал себя не в своей тарелке, никакой иронией здесь и не пахло. — Что я могу сказать, эстлос? Всего лишь раз видел я Госпожу Иллею, издалека, когда она принимала присягу гиппырои. Я не мудрец. Но. Но так. Почему ее называют Жестокой? Подумай. Она послала вниз, к своим величайшим врагам, в пасть величайшей опасности, свою единственную дочь.

Пан Бербелек кивнул.

До самого конца беседы форма ее удерживалась в меланхоличной тональности. Поднявшись, чтобы выходить, глядя, как гегемон «Уркайи» открывает перед ним дверь и кратким поклоном благодарит за морфу чистой откровенности, пан Бербелек понял, что по сути своей он выиграл и подчинил гиппыреса себе, хотя совершенно и не планировал этого; что это тоже является методикой, и на трон вступают и такими тропами.

Несмотря на боль, он крепко стиснул запястье Омиксоса.

— Лакатойя была права, — сказал Жарник. — Она сделала прекрасный выбор, эстлос. Именно такой нам и нужен.

— Кто?

— Кратистоубийца.