Иные песни

Пан Бербелек и Шулима обменялись взглядами.

— Вот это меня как раз совсем не беспокоит. Поверь мне, мы сразу узнаем, солгали они или нет, ходили или отсиживались.

Яд Когтя представлял собой черную, вонючую мазь. Вымазанные ею пальцы демиург силой сунул в рот, в уши, анусы, и через пупок — во внутренности обоих бандитов. Те дергались, плевались, проклинали. Шебрек объяснил им все условия, показал противоядие, дал вычерченную на выделанной коже карту и запас еды. Н’Зуи забрали их к Черепашьей Реке и переправили на южный берег.

Для Иеронима началась самая спокойная за всю джурджу неделя. Джунгли здесь, по большей части. Были самыми натуральными африканскими джунглями, какоморфия у флоры была редкой и никогда полной; животные какоморфы встречались чаще, особенно, птицы которые свободно перелетали из Сколиодои за Черепашьей. Очарованные исключительно эффектным экземпляром, девушки решили отловить несколько таких птиц живьем — чтобы забрать с собой в Александрию, там будут держать их в клетках, ни у кого во всем Эгипте ничего подобного нет. Пан Бербелек заметил, что в антосе Навуходоносора ничто не может удержать собственную Форму, чем более она дикая, тем скорее изменяется, приближаясь к Форме кратистоса. Но девушки стояли на своем: пускай даже какорнеоны в неволе частично морфируют — все равно, останется хоть какой-то образ чуда. Н°Зуи сплели из лиан большие сети. Клавдия с Алитеей уходили в джунгли на целый день, забирая с собой по сорок-пятьдесят воинов, иногда даже уговаривая идти с собой и нимрода. Зайдар шастал по джунглям до темноты и после нее, собственно, никогда не ложась спать, а может он все время спал, погруженный в охотничий транс, постоянно идя по следу, на первый взгляд сконцентрированный на чем-то другом, совсем не на том, на что глядел немигающими своими глазами. Вероны с его помощью поймали громадного какоморфа аэра и гидора, туманную бестию, растянутую между деревьями на пару десятков пусов — воздушного спрута, всасывающего, поглощающего, переваривающего на лету птиц, насекомых, летучих мышей. К сожалению, спрут расплылся через несколько часов после смерти, но Шебрек успел его зарисовать, с Веронами, гордо забравшимися на тушу.

Пан Бербелек охотился мало. На охоту он шел исключительно тогда, когда отправлялась Шулима. А может это Шулима шла, когда отправлялся он. В данный момент между ними было трудно рассудить, одна Форма представляла собой отражение другой, но вот какая какой? Даже если они забирали с собой Зуэю — ему было достаточно кивнуть, и невольница исчезала с глаз, теперь уже и он был ее господином. И вот он кивал, тянул Шулиму, или это она тянула его, в зелень, в багрец, в тень и полумрак, в жаркую чащобу, и вот уже руки на теле, язык на коже, дикость под формой дикости, джунгли в сердце, не ногти — когти, не зубы — клыки, не тело — мясо, не человек — зверь, не просто влечение — но голод. Да, да, именно такое желание он себе запланировал, именно это она ему обещала — без слов, без мыслей — еще в Воденбурге, в это он уверовал, и это он получил: эти зеленые глаза, глядящие только на него, эти длинные пальцы, сжимающиеся на его плече, эти светло-золотые волосы — под его рукой, эти александрийские груди — под его губами, эти уста — и улыбчивые, и не улыбчивые, выкрикивающие непристойности под морфой Иеронима Бербелека. В какоморфных джунглях, на самой границе Сколиодои. Если бы там и тогда эстле Амитасе понесла бы ребенка — какая бы потенция материализовалась в ее лоне?