Иные (СИ)

Наконечник этого подвижного хвоста и вправду оканчивался скорпионьим жалом, огромной луковицей с крупным ядовитым шипом, способным буквально пробить насквозь не только человека, но и там, быка, например, как мне казалось. Сам этот хвост по строению состоял из хитиновых бочковатых кусков, соединённых подвижно меж собой, как все конечности членистоногих.

Эта тварь внушала неописуемый первобытный ужас в сердце, и при этом отчасти вызывала невероятное восхищение. Гибрид, который не мог и не должен был существовать, сейчас глухо рычал. Издавал звуки крайне зловещие, столь низкие и утробные, от которых попросту мороз шёл по коже. Дыхание перехватывало, а волосы вставали дыбом, глядя на косматое нечто. А где-то у лап этой впечатляющих размеров щурящегося существа у преобразованной в некий жертвенный алтарь лавочки, на коленях стоял лысый мужчина, нараспев восхваляющий воззрившееся на нас потустороннее чудовище.

— Мы ждём твоей силы, жаждем всего естества твоей ярости! Обрушь же! Обрушь гнев свой не то, что вторглось сюда без спроса! Боги и чудовища вновь сойдутся в битве, покажи нам твою силу! — теперь я уже мог различать конкретные слова.

Нужно было перебороть силу полученных впечатлений и попросту прервать этот ритуал, но ноги не слушались, а сердце истерично билось, словно метающийся колокол, возвещающий какие-то грядущие неприятности.

— О, Мантикора! Ужас Богов! Воплощение вселенского страха! Зверь, которого боятся высшие силы! Эта кровь для тебя, эта плоть для тебя, обрети же! Обрети свою плоть и кровь, чтобы войти в этот мир, — нараспев читал Лоусон.

Эти слова про кровь резко привели меня в чувство! Ребёнок! Питера нужно было спасать, и я, наконец, поборол своё оцепенение, вернул контроль над телом и, не смотря на весь испытываемый страх от силуэта гигантской Мантикоры, я ринулся с пистолетом на преступника-колдуна.

— Не с места, Лоусон! Руки! Руки вверх, живо! Всё кончено! — закричал я, едва не приставляя дуло к его затылку.

Он загородил от меня свою лысину ладонями, которые были все алыми от свежей крови, она прямо капала на спину его куртки с его чуть расслабившихся в изгибе пальцев. Алая жидкость покрывала все бугорки и узоры линий, вселяя в меня невероятные опасения за жизнь мальчишки. Я с трясущимися губами, нервно подрагиваемым лицом, с готовностью вот-вот нажать на курок и всадить пулю ему в башку, поднимал свой взгляд, полный паники, отчаяния, некой надежды, прямо на тело, лежавшее на «алтаре» кладбищенской лавочки.

Детское тело с перерезанным горлом уже бездыханно лежало в окружении таящих свечек на некой белой подстилке типа полотенца или крупного платка, сейчас уже бывшего целиком в багряных разводах. Неподалёку аккуратно лежало и орудие убийства — небольшой ритуальный кортик из позолоченного металла, ещё не подсохший после своего многократного применения.

В груди всё так и сжалось, сердце заболело в мёртвой хватке отчаяния и холодной пустоты, ноги подкашивались и тряслись, а пальцы стремились многократно нажать на курок, чтобы пристрелить проклятого Лоусона. Даже глаза начинали слезиться от нахлынувшего горя и заодно презрения к себе, ничем не способному помочь похищенному ребёнку.

Красные отмены обильно изливались, перекошенная на бок голова пускала густую алую струйку крови изо рта, а глаза были открыты и смотрели куда-то прочь, вдаль, куда-то за пределы нашего мира, где теперь могла обитать душа несчастного мальчика…

— Сукин сын! — взревел я на убийцу.

— Вы ничего не понимаете, детектив, — произнёс он, посмевший ещё со мной разговаривать в такой момент, — Это ради всеобщего блага! Я не причиняю вред, я приношу избавление! Спасаю многие жизни, ценой всего лишь какого-то невинного дитя!

Сейчас я реально был готов его тут прямо-таки застрелить без суда и следствия. А лучше перед этим ещё избить ему физиономию до неузнаваемости. Я уже почти позабыл о проекции скалящегося полупрозрачного монстра, настолько сейчас в мире оставались лишь я и этот мерзавец, не соизволивший даже повернуться ко мне. Он принялся шептать какие-то заклинания, а я прервал его ударом рукоятки по затылку, однако вырубить его в бессознательное состояние не удалось.

— Узрите мощь Мантикоры! — говорил он с улыбкой, потирая ушибленную бритую голову кровавыми руками, — Она сразится с ней и победит! Ниш-Тхар-Огай! — снова принял он позу на коленях, но явно не по причине своего ареста, а преклоняясь пред исполинской бестией, которая будто бы вдыхала аромат крови с убиенного тела.

— Что ты натворил, безумец! — кричал я на него, переводя взгляд на морду материализующейся Мантикоры и обратно на колдуна раз за разом.

— Есть Ужас, что не ведает пощады. Есть Ужас, что неведом тем, кому предстоит с ним столкнуться! Есть Ужас, который никогда сам не ведает ужаса! И имя ему — Мантико…