Инженер магии

Петра внимательно разглядывает посох, избегая прикасаться к нему, а потом переводит взгляд на Доррина:

– Вижу, ты по-прежнему учишься. Матушка говорила мне об этом, а я не верила. Выходит, зря.

Полураспахнутая куртка открывает тонкую сорочку. Доррин видит набухшие под тканью соски.

– Ты зачем пришла?

– Отец велел приглядеться к твоей работе. Я ведь помогала ему – раньше, до твоего прихода. Но мне было трудно понять, чего он добивается. Папа без конца твердил, что нужно чувствовать железо, а я просто не могла взять в толк, о чем речь.

– Но почему ночью?

– Да так, не спалось. У меня было такое чувство, будто кто-то ковал мир. Каждый удар молота отдавался во мне эхом.

Быстрым движением головы она отбрасывает со лба вьющиеся волосы.

Под темным деревом и железом посох светится чернотой.

– Доброй ночи, Доррин.

Петра застегивает куртку, поворачивается и уходит.

Доррин принимается подметать кузницу, размышляя над услышанным. «Кто-то кует мир»...

Ну надо же выдумать такую нелепицу!

LII

– И как нам теперь улаживать дела со Спидларом?

– Отменить дополнительные пошлины, – звучит из середины зала чье-то предложение.

– Чья идея? – спрашивает Джеслек, обернувшись на голос.

Никто не отзывается.

– Если ты не дашь обогащаться спидларцам или Черным, наживаться станут хаморианцы или норландцы, – говорит толстый, лысый мужчина, сидящий в первом ряду. – А не они, так сутианцы. Торговля, она как вода: поток должен куда-то течь.

– Но почему бы ему не течь к нам? – вопрошает Джеслек.

– К нам... Это легче сказать, чем сделать.

– Может, сделаем пошлины на товары с Отшельничьего еще выше? – высказывается другой Белый маг.

– Куда еще? Они и так уже увеличены на сто процентов.

– Ну и что? Это же пряности, вина и предметы роскоши. Многие ли в Кандаре могут позволить себе носить их шерсть? Пусть люди раскошеливаются, а выиграет от этого не Нолдра или Хамор, а наше казначейство.

– А не пустить ли собранные пошлины на постройку еще большего флота?

– Пустить-то можно, но зачем нам столько судов? – подает голос Керрил.

– Чтобы прервать морскую торговлю с Отшельничьим, зачем же еще? – фыркает Джеслек.

– Триста лет назад это могло бы сработать, но после Креслина у нас не осталось ни судов, ни денег. Теперь от такой политики толку мало. Сейчас мы добились лишь того, что Отшельничий покупает наше – заметьте, наше! – зерно не напрямую у нас, а у норландцев. Они приобретают хлеб в Хайдоларе и кораблями переправляют на Отшельничий, а в обмен получают товары, производимые на острове. Конечно, островитянам зерно обходится дороже, чем раньше, но мы несем еще большие убытки, чем они.

– Насколько я понимаю, – вступает в разговор Ания, – по мнению Джеслека, нам жизненно необходимо лишить Отшельничий возможности вести морскую торговлю.

– В теории все это звучит прекрасно, – хмыкает лысый маг, – однако никому из наших предшественников ничего подобного сделать не удавалось. Неужто, Джеслек, ты и вправду думаешь, будто прежние Советы одобряли растущую мощь Отшельничьего? Может быть, они специально теряли десятки судов и тысячи солдат?

– Конечно, нет, – Джеслек хмурится, но тут же на его лице снова появляется улыбка. – Но пойми, сейчас Черные не могли бы использовать ветра, даже будь у них новый Креслин. А значит, нам нужно лишь посадить на суда больше магов.

– Сколько?

– Не так уж много, а это позволит установить надежную блокаду Отшельничьего. Норландцы не захотят терять суда. Торговля с островом того не стоит, – говорит Джеслек с самодовольным видом человека, нашедшего верное решение.

– Может и так, – пожимает плечами другой маг. – Представь Совету детальный план.

Совет переходит к обсуждению следующего вопроса, а Джеслек все еще улыбается.

Улыбается и Ания.

LIII

– Ну что ж... Попроси его...

Молот бьет по искривленным концам сломанной тележной скобы, и Доррин не столько слышит, сколько улавливает тревожный шепот. Машинально отметив, что металл остыл, он снова отправляет деталь в огонь, а когда она раскаляется, поднимает глаза и видит в дверях кузницы Петру.

– Джеррол умирает, – слышится другой женский голос, более глубокий и хрипловатый.

– Доррин – кузнец, – резким тоном заявляет Яррл.

– Но он и целитель.

– А кто заплатит за потраченное им время?

В висках юноши пульсирует боль: деньги деньгами, но отказать в помощи он не может. Вынув скобу из огня, он кладет ее на наковальню, наносит серию последовательных ударов и отправляет на кирпичи перед горном для охлаждения. Потом, убрав молот, пробойник и кувалду на полку, Доррин оборачивается навстречу Петре и молодой женщине с прямыми каштановыми волосами и воспаленными, покрасневшими глазами.

Жаркий воздух от горна шевелит кудряшки Петры и заставляет ее щуриться.

– Ты поможешь?

– Я могу лишь попытаться, – отвечает он, продолжая раскладывать свои инструменты. В отличие от Яррловых, они хранятся в идеальном порядке.

– Ты даже не спросил, в чем дело! – Петра кашляет. – Джеррол, маленький братишка Шины, умирает от лихорадки.

– Кто да что, для меня не важно. Хочу я этого или нет, но я целитель.

На лице Петры появляется сочувственное выражение.