Инженеры

— Никакие примеси не спасут, — сказал Зноевский. — Майколов измучается понапрасну, сожжет металл, а должной плавки все равно не получит: ферросилиций и магний уже выгорели. Надо начинать новую. Прикажите ему вылить металл.

— Я не могу согласиться, — упорствовал Штальмер, скорее всего из-за страха перед ответственностью. — Не могу на себя взять…

— Хорошо… буду отвечать я, — произнес Зноевский и тут же обратился к сменному инженеру: — Николай Харитоныч, выливайте!..

…Минуты две спустя, когда горновой мастер пробил железным стержнем летку, хлынул из отверстия и заклохтал по желобу жидкий, добела раскаленный металл.

С тяжелым громом, как водопад, он падал в яму, заполняя ее постепенно, и множество белых звезд отскакивало от него во все стороны. Зноевский, защищая глаза рукой от ослепительного света и нестерпимой жары, стоял неподалеку в застылой, окаменевшей позе и ждал, пока не иссякнет этот источник… И вдруг те самые мысли, что шевелились в нем, но не давались определению, когда он слушал на совещании речь Штальмера, окончательно прояснились…

На третий день был объявлен приказ о смещении начальника литейного цеха Штальмера, как не справившегося с работой. Уволенный порывался уйти с завода совсем, но Дынников наотрез отказался отпускать его и уговаривал перейти в контору, где оказалось свободное место.

— Вы опытный человек, — говорил ему и Зноевский, оставшись с ним наедине в своем кабинете, — но засиделись в литейке… и с рабочими и с инженерами не особенно ладили. А здесь вам спокойнее. Отдохните, потом видно будет. Ошибки и просмотры могут случиться с каждым.

Он не только не свел со Штальмером личных счетов, но даже признаков не было, что помышляет об этом. Зноевский расхаживал по кабинету, устланному дорогим ковром, курил трубку и, похоже, не склонен был придавать большого значения тому, что произошло в цехе.

Совершенно благожелательная речь, открытый взгляд его умных, выразительных, доверчивых глаз понемногу успокоили Штальмера, и ему казалось, что наказан он достаточно, и в этой сутолоке никому не взбредет в голову поискать за ним чего-нибудь еще.

ГЛАВА VI Мечты шофера

Планы были поразительно просты и прямолинейны: не больше как в два-три месяца он овладевает техникой литейного дела, становится к вагранке, учится у горнового мастера, чтобы вскоре обогнать его; или, работая в формовочном отделении, дает безукоризненные опоки, помогает другим. Ему прощают прошлое, которое, точно какое-то клеймо проклятья, мешает ему жить.

Когда он поднимется на гору, прошлое ему забудут, о нем начнут тогда говорить в цехе, на собраниях, писать в газетах… Вот Дымогаров едет на слет знатных людей страны… с трибуны рассказывает о своих победах… и… дает новое обещание… Ему двадцать три года, но слава уже венчает его…

Так складывалось в его воображении будущее… Да, оно было близко, — только ухватить рукой, — но изворотливое, несговорчивое и упрямое — не давалось ему никак!.. Чужие руки, из которых он добивался получить его, заняты совсем другим делом, а свои не обладали пока ни ловкостью, ни властью… Конечно, что за нужда Гайтсману возиться с шофером?.. Тем более Штальмеру, которого самого сняли с должности… Шоферу помогли сделать первый шаг — и хватит. Дальше — пробивай дорогу сам…

Размышляя с собой наедине, он лежал на жесткой постели с газетой в руках… С широких полос смотрели на него и улыбались веселые лица: летчик, поднявшийся на девять километров, юная девушка-парашютистке, сталевар, молодой машинист и сталинградский мастер фасонного литья. Он читал о них, но думал только о том: кто же помогал им подняться на такую гору? — и не находил ответа. Ему сдавалось, что это — счастливцы, которым просто везло. И опять вспомнил прошлое, свое детство: именно оттуда, казалось ему, начиналась эта вереница неудач…

Здесь он пока не завел друзей. Будучи необщительным, он чаще всего выходные дни проводил в одиночестве… Иногда на луговине двора соседние жильцы играли в преферанс, и он, примостившись за спиной Ивана Забавы, смотрел, вникал, и так по нескольку часов просиживал с ними, не скучая, но и не увлекаясь.

Он поднялся с кровати, посмотрел в окно: там, во дворе, играли мальчишки в японо-китайскую войну да женщины с детьми сидели на лавках.

…Голый пустырь, которым шел Дымогаров, был обширен. Буйствовал встречный ветер, поднимая по дороге пыль, а шофер был в новеньком костюме, в желтых начищенных ботинках, которые быстро покрылись серым слоем.

Впереди него, свернув с дороги, шла луговиной молодая женщина, — в зеленом шелковом платье без рукавов, в лаковых туфлях и белых носках. Он убавил шаг, чтобы не перегонять ее, и разглядывал пристально. Ветер мешал ей идти, и она, повертываясь спиной к ветру, а лицом к шоферу, быстро поправляла платье. При этом движении вспыхивала и переливалась у ней на шее хрустальная нитка бус. В другой руке держала она большой пакет, прижав его к груди.