Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира

Перечень поистине впечатляющий: все, «что здесь, на этих берегах, подвластно нам», за исключением осажденного Анжера. Анжер, напоминаю, – всего лишь один город, а само графство Анжу Иоанн тоже собирается отдать.

– А ты, сын, что скажешь? – обращается Филипп к Людовику. – Посмотри на Бланку. Как она тебе?

Дофин в полном восторге от девушки и принимается весьма поэтично описывать, как ему нравится его собственный облик, который он видит «в блестящем зеркале ее очей». Проще говоря, «если такая девушка согласится стать моей женой, значит, я сам – ого-го!» Ну, что-то типа этого.

И тут же о чем-то шепчется с Бланкой.

– «В блестящем зеркале ее очей», – передразнивает Бастард и разражается тирадой о глупости влюбленных и о том, что все эти шуры-муры кончатся как всегда, плохо.

Принцесса Бланка отвечает на предложение со сдержанным достоинством.

– Желание моего дяди Иоанна для меня священно. Если он увидел в вас, Людовик, достойного супруга для меня, то и я готова это увидеть. Иными словами, я смогу вас полюбить. Не стану льстить вам, дофин: не все ваши черты, которые я вижу, достойны любви. Но того, за что вас можно ненавидеть, я тоже пока не нахожу.

– Дети, решайте, – говорит Иоанн. – Что скажешь, племянница?

– Я верю в мудрость вашего решения, – уклончиво отвечает Бланка.

– А ты, дофин, будешь любить принцессу?

– Да я уже люблю! – откликается восторженный Людовик.

– Тогда получишь вместе с ней пять провинций плюс десять тысяч английских марок. Если тебя устраивает такое приданое, пусть король Филипп велит детям соединить руки.

– Я очень рад, – говорит Филипп. – Принц и принцесса, обручаю вас.

– И пусть поцелуются, – добавляет эрцгерцог. – Так положено, когда клянутся в любви.

– Ну, анжерцы, теперь открывайте ворота! – провозглашает Филипп. – Вы помогли нам укрепить дружбу, мы больше не воюем. Кстати, а где Констанция? – вдруг спохватывается он. – Если бы она была здесь, вряд ли нам бы удалось так легко договориться о помолвке. Кто знает, где она и принц Артур?

– У вас в шатре, скорбит и сердится, – отвечает дофин Людовик.

Филипп удрученно качает головой.

– Да уж, наш союз ей поперек горла встанет. Мы сюда пришли, чтобы помочь ей сделать Артура королем, а вместо этого договорились и все порешали между собой. Иоанн, как думаешь, чем бы нам утешить вдову?

– Не переживай, я все улажу, – успокаивает его Иоанн. – Артура утвердим герцогом Бретонским, еще подарим ему титул графа Ричмонда и отдадим Анжер в придачу. Констанции пошлем приглашение на свадьбу. Думаю, этого хватит, чтобы заткнуть ее на какое-то время. А теперь пойдем готовиться к торжествам!

Уходят все, кроме Бастарда, который, впав в ярость, произносит очень классный монолог о корысти и соблазне.

– Безумный мир! Безумцы короли! Безумен их союз! – в отчаянии восклицает он. – Иоанн хотел лишить Артура Англии и французских владений, а в итоге эти территории на континенте сам же и отдал, часть – Бланке в качестве приданого, часть – Артуру в утешение. Так стоила ли игра свеч? А король Франции что натворил? Шел на битву, чтобы из благородных побуждений защитить и поддержать Артура, но корысть взяла верх и сбила его с пути истинного. Этот хитрый бес корысти заставляет и королей, и обычных людей изменять своим клятвам, нарушать данное слово. «Корысть, ты совратительница мира!» Мелькнула перед глазами «коварного француза, его от цели доброй отвела, от благородно начатой войны к гнуснейшему, постыднейшему миру». Но почему, собственно, я так ополчился на Корысть? Разве только она одна во всем виновата? А я вам отвечу: мне легко хаять Корысть, потому что я не знал соблазна. Знаете, очень легко сказать «я никогда не возьму взятку», если ее никто и не предлагал. А вот если предложат, если Соблазн станет тебя искушать… Тут еще неизвестно что выйдет.

Смогу ли гордо руку сжать в кулак,
Когда червонцы, ангелы Корысти,
Ладонь мою попробуют ласкать?

– Сытый голодного не разумеет, нищий богатого не поймет, – подводит Бастард итог своим рассуждениям. – Если уж короли пошли на поводу у Корысти, то и мне не грех подумать о Выгоде.

Корысти короли предались ныне, —
Так будь же, Выгода, моей богиней.

Уходит.