Иоанн Грозный (СИ)

         Царь, погрузившийся в тяжбы земских с духовными, разрешением коих безуспешно пытался пополнить военную казну, торопил со свадьбой. Предполагал содеять  не по обычаю: явиться в Успенский собор не в порфире и камке, но - простоволосый, чтобы каждый мог лицезреть и седину его, и залысины, босой, ниже выступающих подребий подпоясанный грубой бичевой, в схиме из колкого конского волоса, покрывающей вериги собачьих цепей – память о кровожадной опричнине. Вместо жезла царь обопрется о крючковатую сломанную в лесу кичигу.

         Окончательную супружницу, Иоанн убеждал себя, что сей брак последний, должны были ввести подружки без белил и румян, как и она, тоже страдающие, кающиеся. Незамужние с распущенными нечесаными головами, посыпанными печным пеплом, жены – в черных повойниках без колтов. Из украшений допускалась мелкая зернь, неярких тонов вошва. Услужливая Ирина Годунова подобрала компаньонок. В узкий круг верных вошли обе Скуратовы и Мария Нагая, продавленная в ближние папашей с боярами.

         Убийца и  блудница –  союз! Церковному хору петь покаянные псалмы Давидовы. Собранной знати рыдать под чтение священниками синодика с именами  убиенных. Не праздник ожидал Москву, изнуряющая погребальная месса. Молодых станут не прославлять, отпевать заживо. Соответствующую репетицию провели в домовой церкви. Мрачный в серой чуге Географус расставлял людей, раздавал роли кающихся Иноземцы недоумевали, слыша о необычных приготовлениях. Богобоязненные подданные трепетали неведомого, без нужды не выезжали из теремов. Московские государства притихли в ожидании, предчувствовали ужасное. Как при жизни Борисового тестя, неумеренно плачущим младенцам няньки и мамаши закрывали рты, пугая посещением Малюты.

         Темной ночью, отойдя службы в карауле, Яков Грязной пробирался в покои Ефросиньи, стучал осторожно. Ефросинья открыла. Стояла перед ним в спальной льняной рубахе до полу. Опять думала: возьмет. Но Яков протягивал  глиняную плошку со снадобьем Бомелия. Доверчиво пригубив зелья Ефросинье следовало провалиться в глубокое забвение. Ни жива, ни мертва, бездыханная будет принята за ушедшую к Господу. Положат ее во гроб. Очнется, Яков выведет из склепа, отвезет на Белое море в монастырь на подлинное, не глумливое покаяние. Перешагнув через жизнь московскую, Яков не верил более царю. Царь сам себе верил!

         На прижизненном портрете в потускневших красках нам явлен затравленный слабый человек с опущенными плечами, на которые  накинута покато царская ферязь. Отложной воротник, как и остальное одеяние, прошиты золотыми нитями. На груди тяжелый крест, носимый царями и знатным духовенством. В истощенной возрастом и постом руке усыпанная лалами и яхонтами держава. Сияющий крест торчит из земного шара там, где Москва. Крест поддерживает дорогое опоясье. Оно идет округ земли – державы и будто показывает влияние северной Руси на иные страны, более желаемое, нежели действительное. Царь поставил державу на кончики пальцев. Кажется, мгновение, и шар выскользнет из длани старца, укатится в место, способное оспорить главенство Третьего Рима, возгласимое средь торфяных болот Залесья. В шуе – скипетр, легкий, золотой, напоминающий Александрийский столп или колонну Константина. Скипетр не страшен и тоже будто на час вложен в длань наряженного к государственному приему уставшего человека.

         Окаймленную мехом татарскую шапку венчает корона в бесчисленных камнях с преобладанием крупных рубинов, на ней – золотое распятие. Старец не лукав,  вымучен. Усталый страх глядит из скошенных карих глаз его. Он смотрит не прямо, как на парадных портретах обычно принято, а в бок, слушая весть, видимо, не добрую, готовясь к очередному извету, взаимной измене, краже, покушению. Подведенные брови  взмылись дугой. Так в русских палатах и храмах стоят беленые арки.  Нет ничего дешевле и доступнее мела и извести, но они – чистота, призыв, укоризна. Доколе? – вопрошают эти брови. Вопрос о личном ли, общинном. Болезненная складка у верха нависшего носа. Седых волос на голове изрядно, до середины они скрывают породистые славянские мочковатые уши. Скулы выпирают из серых щек, тянут кожу, стремятся прорвать в скором физическом конце. Узкий подбородок зарос раздвоенной путанного цвета бородой. Царь явно невеличественен, уступает на портрете отцу, Василия знаем по профильному изображению. Тот похож на сына,  круглее. В нем не усталость - удовлетворение.

         Вот в тогдашней Москве набралось до трех десятков людей, стремившихся так или иначе не дать исполниться царской воле. Воля же была такова: каяться в преддверии смерти. Однако, в  покаянии Иоанна, шесть раз проутюжившего подданных, сомневались  самые доверчивые. Ждали взрыва. Перед бурей затихает и природа человеческая.

                                                         7