Иоанн Грозный (СИ)

         Не прост был Богдан Бельский, не напрасно заступил он место Малюты. Богдан острым чутьем заподозрил тучи, сгущавшиеся над многострадальной головой провозглашенной царицы. Замечая соперничество между Яковом и Матвеем Грязными, он поставил наблюдать за ней первого, предполагая, что, ежели кто и решится лишить царя будущей супруги, то муж. Более сложный характер интриги удалялся Богдановых мыслей. Духовенство не избрало еще священника, бравшегося  огласить развод Ефросиньи с Матвеем. Все уклонялись. Одни сказывались больными, другие немотствовали, третьи прямо заявляли: скорее на казнь пойдут, чем обведут обвенчанных в обратный круг аналоя, то изобретали блудодействующие умом, не знавшие как помягче восстать на церкву. Спорили, как  проистечь  обряд расторжения. Царь, царевич, знать обычно обвиняли жен в бесплодии. Охлаждение, нелюбовь – истинные причины, искавшие и вскоре находившие поводы. Хотя бездетности жен часто виноваты были мужья, не имевшие на жен семени после утомления любовницами. Тут ситуация была обратная. Бездетность Ефросиньи была плюсом, не минусом. Выходить замуж за царя с дитем, прижитым от другого, стало бы еще большим скандалом во время не фарисейское, но по-другому, чем наше. Некоторые, изучавшие тонкий вопрос, предлагали, забыв про ремесло блуда Ефросиньи, обвинить в неспособности к деторождению Матвея и насильно остричь его. Как бы то ни было, Матвей сделался предметом насмешек во дворце и столице. В глаза выговаривать мужу царской невесты смущались. За спиной указывали на рогача пальцами, хохотали. Матвей ходил по Кремлю, опустив в землю глаза, скакал по  стогнам споро, рвя шпорами конское брюхо. Не желал слышать ядовитых слов и укоризны, в коих особо изощрялись калики, нищие, тем терять было нечего, странствующие монахи, священники небогатых приходов, обиженные на высшие церковные власти. Богдан прав: Матвей проклинает судьбу, сведшую его с Ефросиньей. Нужно держать его от нее подалее. Яков же пусть сторожит.

         Список тех, кто желал удаления Ефросиньи Ананьиной возглавил Годунов. Всегда занимаясь не государственными делами, но семейной составляющей жизни царского семейства: помогая государю одеваться, поливая воду, когда он умывался, обмахивая его. когда было душно, подавая сморкательные платы, вытирая рты, стряхивая с плеч упавший волос, пыль, перхоть, ведя упитых вином до постели, стягивая сапоги, он не мог не замечать обыденного ничтожества человеческой природы порфироносцев. За живыми богами он выносил горшки. Он менял порты во сне в пьяном до низложенья риз, дурном забытьи описавшимся. И мысли его снова и снова вертелись, достойны ли один управлять государством, другой наследовать. Разорение северных городов, мысли разорить другие веси, обезглавливание белой кости боярства – стержня Руси, поход в Ливонию при открытом южном вопросе, когда только Промысел Господен удерживал крымчаков от очередного вторжения,  все  вопияло о государственном невежестве. Нет, не так бы поступал Борис. Не имея никаких шансов на престол, не на голову, но в голове он многократно примерял венец, услуживая Иоанну. Никогда он не женился бы он сто раз, а в завершении - на шлюхе, никогда не забавлял бы подданных, ходя неостриженный, но ряженный в монашескую схиму. Как бы ни ровен становился Борис к Марии Скуратовой, но она была ему одна на всю жизнь. И он терпит по законам Божеским и человеческим. Ефросинья Ананьина обязана быть убрана от государственного позора с глаз долой. Царь не ведает ошибки, другим та явлена. Поведение государя следует  с осторожностью направить в верное неоскорбительное русло. Хватит своим и иноземным, ужасаясь, смеяться.

         В день преступления Годунов отправил Матвея Грязного  к начальнику царской охранки Богдану Бельскому с доносом, что его ближайшие родственники Давид и Афанасий  собираются на пабедье, дабы обсудить побег в Литву или к шведам. Новость ошеломляющая. Богдан поверил: подобные толки доносились от родни, и его  к измене склонявшей. Он поскакал на Арбат остановить, вразумить. Грядущее предательство способно покачнуть его место при царе, навлечь гнев устрашающий. За своих он не ответчик. И что же, в повалуше за обеденным столом Богдан застал сродственников, советовавшихся с литовскими купцами и немчиною о переводе денег и  нажитого добра за пределы Московии. Годунов не обманул. Не  прост был он, чтобы обманывать.

         Явилась немая сцена. Ближайшая родня, скорые изменники, глядели на вошедшего Богдана: выдаст, схватит ли? Замешкавшись, с двусмысленным переглядом пригласили к столу, тянули время. Богдан грузно приземлился на лавку, локтями, натянувшими  зипун, раздвинул хрупких пугливых литвинов, хлебнул вина. По-собачьи чуткий, он слышал набатные удары по всей стране. Зрели перемены: на добро, на худо? Столкнулись два вопроса. Богдан отодвинул усы, шире освобождая большой алый рот. Тянул хмельной мед и молчал.

- Литва ныне в силе, - веско, не без вызова, молвил Давид Бельский.