Иоанн Грозный (СИ)

         Последнее, что ощутил Яков: сильнейшую ломоту в голенях и руках в тех местах, куда Спасителю вбивали гвозди при распятии. Яков испытал зудящее желание повернуть голову и подтвердить, есть ли что на ладонях или в ногах, только земля уже сворачивалась стремительно уносящимся в небо  ослепительной белизны свитком.

         Ефросинья не подбежала к Якову, не склонилась, не зарыдала прилюдно. Ни чем себя не выдав, она бежала в Кремль к кудеснику Елисею Бомелию. Верила в чары его по Руси  гремевшие. По себе ведала: раз воскресил  ее из гроба, отчего не воскресит Якова? Сделай, чего хочешь; возьми, что можешь. Верни сокола ненаглядного. Бомелий с аптекарем Зенке стоял над дымящими склянками. Интерес ученого блеснул под  желтыми морщинистыми веками. Он пронизывал Ефросинью взором совиным, немигающим. Упустить ли  в дремотной стране случай подворачивающийся, когда женщина сама на испытание согласна. Взяв инструменты, среди коих были ножи с щипцами, Бомелий по шубе катился к реке. За ним мелкими шажками бежал, пряча за полой  кафтана глубокую плошку, Зенке.

         Народ  расходился с ристалища. Откатилась далее ватага царевича. Сошел со стены царь. Но многие видали, как Бомелий сел на лед возле умершего и, спустив с того порты, вылущил острым ножом мошонку и бросил в плошку, аптекарем поданную. Зеваки обомлели  надругательству. Мертвый Яков за  время оно не шелохнулся. Способен ли?  Суеверной толпе показалось: еще дышал.

         Бомелий с Зенке влезли на кремлевскую гору. В своей палате, по-немецки - лаборатории, лекарь через трубку ввел возлегшей, та более не ходила к мертвому, Ефросинье  теплое семя Якова внутрь бабьего приемыша. Ефросинья не пужалась, не стыдилась врача и аптекаря. Ей ли? Лежала недвижно на лавке два недлинных весенних часа. Потом, неузнанная, еще ходила по острогу. Сыскала в дворцового художника-фряга. Дав ему венгерских золотых, заставила тоже сойти на лед.

         Грязные, кружком отдавши поклонами честь смерти, уже грузили на подводу труп родственника. Все супились, сморкались. Многие, среди них не было Тимофея, осуждали Матвея, не решившего спор полюбовно, сразившего дядю. Художнику не давали времени. Тогда он сел в телегу, везшую тело в один из Грязновских домов. Размашисто на листе веленевой бумаги сделал мелком набросок. Художнику не препятствовали. Упустили допросить, кто сие дело необычное заказывал.

         В горнице дворца художник наскоро выполнил масляный портрет покойного. По просьбе Ефросиньи раскрыл глаза. Написал их по  рассказу. Яков вышел, как живой. Забрав невысохший портрет, Ефросинья пошла.

         За Неглинкой одернул ее за плечо Матвей. Силой втолкнул жену  в возок, опустил полог. Заткнув рот, не подпуская к выходу, крикнул ямщику: «Погоняй!» Ефросинья дралась кошкою. Кусалась, царапалась. Обессиленная сопротивлением, присмирела. Занятый борьбою, а потом мыслями, чего делать далее, Матвей не заглянул к ней в кошелку, где лежал  портрет соперника, уже довольно измятый. Нашел  позже. Немедля разодрал картину в  клочья, выкинул.

                                                         9

         «Все русские люди – свиньи. Такое суждение самое оправданное при сопоставлении человеческих образчиков с миром животных, - вносил Бомелий в свою замогильную записку. – Вонь ото ртов, немытых ног, нечистот, вылитых прямо на улицы, поражает в Москве обоняние. Эти названные любители бань плюют и сморкают на мостовые, не ведая платков. Уши их грязны, залеплены корками. Под редко стриженными ногтями обычная «траурная кайма». От грязи, невежества, явленного частностью в употреблении некипяченой воды из реки, где белье стирают и топят трупы казненных, легко зарождаются моровые поветрия, передающиеся от московита к московиту. Попробуй скажи: старики тут завистливы, дети злы. Люди мрачны, невеселы, скаредны, себе на уме, но по-глупому, рабы в душе, на словах же храбрее и прозорливее их не найти.