Иоанн Грозный (СИ)

         Годунов опять подумал, что непохожа характером на царя была отзывчивая жалостливая Анастасия. У царя же свое было в голове. Шмыгал носом, уткнулся в стену,  страдал. Годунов не понимал. Он поймался: вдруг выветрилась жалость. Борис звал Господа, чтобы скорее кончилась мучительная сцена. Смешно кому сказать: Анастасия – другое «я» Иоанна. Царь высказывался, что и самому  понятно не было. Борис не проникал в суть, хватал лишь то, что ему полезным казалось. Он, как и Малюта с князем Вяземским, не собирался никому рассказывать о полупьяных признаниях государя. Тот обратился уже и к Малюте с князем, не видали ли они чего. Оба царских любимца мялись. Желали ответить угодное и не угадывали, чего царь больше желает. Колебались: вроде чего-то мелькнуло перед глазами, а что – Бог весть! Малюта и Вяземский знали, что у царя есть главное настроение, когда казнит он врагов своих, и не хотели вникать в его состояние нехарактерное,  дело временное,  главное –  выгоду не приносящее.

         Около опочивальни царь отпустил Малюту, наказав кликнуть  доктора  Лензея.  Князю  Вяземскому Иоанн велел зайти с собой. Единственно из рук  оружничего,  головы арсенала,  царь принимал успокоительные и снотворные. Вяземский первым пробовал.

         Малюта и Годунов шли вместе, не болтая.  Благополучие обоих, как и всей знати на Руси, зависело  от расположения государя. Низким голосом  Малюта шугнул от безделья толкавшихся в переходе шестерых слуг Вяземского. Приближенный Иоанном, князь не оставлял старых боярских привычек, и в опричнине на свой счет содержал надворную команду. Везде ходил с нею, многочисленною. Возбуждал раздражение у завистников к царской милости. Малюта сам из Бельских  был скромнее Вяземского и собственных кметей за собой не водил.

         Годунов вышел во двор. На срубе колодца в расстегнутой ферязи верхом сидел царевич Иван. Плача и не стесняясь, как надысь не стыдился отец,  Иван упал на грудь Бориса:

- Не могу я  Боря! Гадко, ой, гадко мне! Чего же веселого, как батя велел? Телу сладко; а семя извергнешь и смотреть противно на девку, что подле корячится.

         Борис ничего не отвечал и гладил царевича по вихрам. Недалече ржали шатавшиеся дорвавшиеся до иноземного вина курвы. Лопнула тренькавшая скоморошья струна. Доносились из опочивальни обрывки громкой царской молитвы.  Стучали поклоны.

         Наутро отдаст царевич Иоанн тысячу рублей в Белоозеро-Кирилловскую обитель, вклад за потерю мальчишества. Государь же воспитаньем сына останется доволен. Растил львенка.

         Закинув голову в светлеющее небо, Годунов гадал, отчего не тревожится никто о земле, которую топчет. Всяк за себя, никто за нее, родимую. Алчно, без оглядки потребляют богатства , а земля как обязана. Вечно дающая  русская земля. Говорят о ней, вот и царь надысь, только все – с явным или скрытым презрением. Стыдятся Московии.

         Возня молодых опричников, от избытка сил сцепившихся в единоборстве, развлекла его. Не обладавший большой физической силой хлипкий Годунов охотно смотрел на вздувавшиеся мышцы и жилы, энергию юных тел. Ловкие и рисковые, они спасут, когда государю и присным опасность придет. Так рассуждали многие о сих тогдашних избранниках.

         Прошла ночь. Царевич Феодор звал Бориса с голубятни. В крике был весь Феодор, всегда без задних мыслей. Раскрыв створки, выгонял смурых и скобарей с турманами. Вот веселье! Звякали колокола. Дворцовые, чешась, полоща у колодца лицо, тянулись на заутреню.

         Бомелий в синих рассветных сумерках ходил по горнице в колпаке на плеши, халате и комнатных туфлях,  диктовал секретарю - аптекарю Зенке письмо на родину о переезде из Новгорода в столицу. Скрипело гусиное перо:

- « Москва удалена  на 200 тагенов от Новгорода. Страна меж сими городами столь полна народом, что мы удивлялись смотреть на густые толпы, выходившие к дороге приветствовать царский поезд. Везде земля  хорошо засеяна хлебом. Жители везут его в Москву в огромном количестве. Каждое утро я наблюдал от семисот до восьмисот подвод, едущих  с хлебом и рыбой, другим сытным продуктом.  Иные везут хлеб в Москву, другие везут его оттуда, и среди перевозчиков есть такие, которые удалены не меньше, чем на тысячу тагенов от рынка, где происходит торг. Передвижения в Московии производятся  зимой на санях, а летом на телегах. Едущие за хлебом в Новгород или Москву  живут в северных частях владений великого князя, где холод не позволяет произрастать злакам. Взамен северяне привозят в Москву рыбу, меха и шкуры животных. Обмен часто совершается без денег или платят куньими шкурками, что является древним, едва сохраненным реликтом. Лошади здесь крепки, хотя лохматы и малы ростом. Одна лошадь, запряженная в груженые сани, способна провезти до 300 тагенов в три  дня. Зимой дороги крепки и гладки от мороза, но весной и осенью они покрыты глубокой грязью, и путешествие весьма затруднительно.