Иоанн Павел II. Поляк на Святом престоле

У Войтылы имелся, конечно, опыт выступлений перед публикой, но главное — его укрепляла вера в Божью опеку. Он вел себя так, словно сызмальства готовился к этой роли: не лез за словом в карман и говорил одинаково гладко и с журналистами, и с дипломатами, да еще на разных языках. Папа-полиглот — не потому ли на него пал выбор кардиналов? Вышиньский, к примеру, за всю жизнь посетил только две страны — Италию и ФРГ, а из языков знал лишь латынь да итальянский. Войтыла же побывал на разных материках и неплохо говорил по-французски, по-испански и даже по-немецки. Идеальное лицо церкви.

С чего же он начал свое апостольское служение? С визита в клинику «Джемелли», где лечился Дескур. Впрочем, удивить такой поступок мог лишь того, кто не знал нового понтифика. Для знакомых этот шаг выглядел вполне естественно. Он поехал в открытой машине и белом папском одеянии, благословляя изумленных римлян, которые не думали так скоро узреть понтифика на улицах своего города. А больше всех был изумлен, вероятно, сам Дескур, вряд ли ожидавший увидеть однокурсника в сутане римского папы[557].

Стиль общения нового первосвященника подкупал своей простотой. Войтыла говорил живым языком и сыпал шутками. В своей первой речи перед верующими с балкона собора Святого Петра он заранее попросил прощения за ошибки в итальянском и призвал всех помогать ему в изучении этого языка. Когда сопровождавший его в клинику «Джемелли» заместитель госсекретаря Джузеппе Каприо подсказал, что при встречах с простыми смертными принято благословлять их, Войтыла, запомнив это, свою первую пресс-конференцию завершил словами: «Да, и я забыл вас благословить»[558].

Но о чем он никогда не забывал, так это о друзьях. Спустя несколько дней написал письма двоюродной сестре Фелиции Вядровской, «духовной сестре» Ванде Пултавской и профессору Свежавскому, напророчившему ему понтификат. А на церемонию интронизации отправил личные приглашения нескольким «знаковцам», в их числе Цивиньскому и Мазовецкому.

Польские власти не знали, как на все это реагировать, тем более что Цивиньский с Мазовецким из‐за своей оппозиционной деятельности считались невыездными. Но проблема была шире. Как вообще относиться к Ватикану, где принял бразды правления соотечественник? Конколь оставил красноречивое описание того, в каком настроении пребывали члены Политбюро, получив известие об итогах конклава: «Полная растерянность. Ольшовский[559] проливает на белые брюки чашку кофе. Тяжкие вздохи. Чирек[560] выдвигает тезис, который пришел нам в голову по дороге из Союза журналистов в ЦК — „давайте задумаемся… в конце концов, пусть уж лучше Войтыла будет папой там, чем примасом здесь“. Мысль удачная. Всем нравится. Всеобщее облегчение»[561].

Оторопь, в которой пребывали власти, выдало корявое заявление пресс-атташе правительства, в котором Войтылу косноязычно называли «соотечественником народа» и чеканными формулами пропаганды заверяли, будто он «идет дорогой всестороннего прогресса». Скрепя сердце, власти в лице первого секретаря, премьер-министра и председателя Госсовета разродились поздравительной телеграммой земляку, где отдавали дань его участию в «строительстве социалистической отчизны»[562]. Все это выглядело жалко и смешно. Партийцы и сами понимали, что почва уходит из-под ног. Но надо было делать хорошую мину при плохой игре, и ответственные органы попытались изобразить дело так, будто стакан наполовину полон, а не наполовину пуст.

Важнейший принцип пропаганды гласит: если что-то идет не по плану, притворись, будто это такой хитрый план. Очень скоро газеты и телепередачи разразились бодрыми заявлениями: «Приход поляка в Апостольскую столицу — это признание достижений ПНР», «Закономерно, что именно социалистическая Польша дала миру первого польского понтифика», «Ясно одно: Иоанн Павел II родом из Кракова, который находится в государстве, строящем социализм, а это государство принадлежит к социалистическому лагерю. История хоть и допускает зигзаги, но в целом движется вперед». Писатель Казимир Брандыс, иронизируя над партийной пропагандой, записал в дневнике: «Стать римским папой? Поляк сумеет!» [563]

— Теперь ты сможешь продавать свои фотографии с Войтылой как предметы культа, — мрачно пошутил Каня, провожая Конколя в Рим на церемонию инаугурации.

Недавний гроза и ужас епископата, Конколь, прибыв в Ватикан, подобострастно сообщил Войтыле, что как раз перед конклавом видел сон, где его выбрали папой. Тот рассмеялся: «Епископ Домбровский уже говорил мне об этом. Я еще удивлялся, откуда дар ясновидения у такого человека?»

— Это не ясновидение, а наша разведка, — сострил председатель Госсовета Генрик Яблоньский, присутствовавший при разговоре.

— Я высоко ценю вашу Службу безопасности, но все же вряд ли она имеет резидентуру в Ватикане, — ответил первосвященник. А затем спросил Конколя: — Но что же с моим польским паспортом? Отдавать его или сохранить?

— Ваше святейшество, — с чувством заявил министр. — Паспорт действителен навечно и его не надо продлевать.