Иоаннида, или О Ливийской войне

Заботы продолжали терзать сердце непобедимого полководца, и, переживая о людях, он не позволил сну овладеть его членами. Он не сомкнул глаз в сладком отдыхе, но, прободрствовав всю ночь, исполнял свои обязанности на центральном командном посту. Его командиры кольцом окружили его, обмениваясь мнениями по вопросам чрезвычайной важности и проводя томительную ночь в долгих разнообразных разговорах. Они вспоминали радости военного дела и горести сражений, все, что довелось перенести латинским войскам при завоевании мира. Они вспоминали по очереди хорошо проведенные битвы и с вновь переживаемым горем проигранные. В то время как они рассказывали эти разные случаи, главнокомандующий сказал: «Как хорошо помню я, товарищи мои, состояние Африки в наше первое прибытие сюда, когда великий Божий гнев праведно истребил мрачного тирана и народ вандалов на сотом году их владычества, разразившись над дикарским царством! Как велика была власть, с которой негодяй Гелимер терзал Африку, топтал все и разрушал в те дни, когда великий полководец Велизарий обратил власть сидонян в рабство и представил пойманного тирана городским старейшинам[33]! Как быстро своей мощью завершал он бесчисленные войны и как благосклонна была к нему Фортуна, следовавшая за этим человеком! Его войско, я помню, искало убежища [от жары] в тени больших деревьев, так что ужасный жар яростного солнца, жегший по-летнему, хотя стояла осень, не вредил воинам. И вот жестокая битва состоялась на песках, более горячих, нежели те, что испытали на себе прямые лучи ослепительно сияющего Феба. И когда был заключен мир, а тиран захвачен, плодородная способность Ливии не уменьшилась. Я оставил ее хорошо снабженной и возделанной, и после моего отбытия она оставалась в нормальном состоянии, а то и лучше, насколько я вспоминаю. Плодородная и высокоурожайная, она была украшена бурной растительностью и давала плод олив, словно родник света[34], наряду с соком веселого Вакха. Глубокий мир окружал это место. Но теперь – какой непреодолимый жар войны, какая безумная ярость наслала пламя на эти бедные поля? Какая богиня войны движет этими бесчисленными людьми, стегая их кнутом, чего они не заслужили? Которая из Фурий, смешав сам огонь Фаэтона с их кровью, все исказила и погребла в непреодолимом разрушении и опустошении? Пусть придет и расскажет, кто может, о том времени, о котором мы спрашиваем».

Гентий, выдающийся человек и командир, ответил на то командующему: «Могучий предводитель полководцев, ты, которого мы должны почитать с заслуженным им одобрением, опора этой смятенной земли, надежда Ливии, ты, который воплощает и великодушие, и величие наших триумфов, нечестивое происхождение этой войны совершенно сокрыто от нас в непроницаемом мраке. Но твой трибун Цецилид [Либерат] – [родом] отсюда, и, если прикажут, он поведает нам о причинах начала этой войны. Он может рассказать нам все об этом, ибо, конечно, гражданин знает все, что происходит в его стране: людей, места, того, кто посеял беду и злобу прежних времен».

(ст. 52—151)

Либерата вежливо попросили говорить. Он быстро подчинился и сказал ясным голосом: «Я постараюсь, величайшие из вождей, исполнить ваше повеление и доложить о причинах тех зол, что вы видите. Даже когда я только еще собираюсь говорить, смертоносный пламень поднимается во мне, холодная кровь приводит в замешательство мое сердце и рассказ исходит с трудом, хоть мой язык и готов говорить. То, о чем вы в действительности просите меня – предать суду обстоятельства, ввергнувшие Африку в войну. Но, поскольку мой господин и хозяин обременил меня своими повелениями, я отгоню прочь горе, победив его моим великим дерзновением. Такие повеления должны быть исполнены в почтительном страхе.