Йога. Искусство коммуникации

С другой — всё большее количество людей обращается к психотехникам Востока, в частности к йоге, «живучесть» и эффективность которой доказывают многие тысячи лет её существования и развития. Это также не нравится Церкви, желающей обладать первенством в борьбе за души людей и содержимое их кошелька. Церковь, как и коммунистическое государство, всегда будет против йоги, поскольку последняя представляет собой способ обретения душевного равновесия без посредников. При коллективной ориентации масс на бесплатные сверхусилия во имя эфемерной коммунистической цели государство не могло позволить инакомыслия, которое автоматически ставило под угрозу существование утопического Зазеркалья. Церковь никогда не поступится монополией на декларирование другой неосуществимой цели — обретения царства Божьего ещё при жизни, но только под чутким церковным руководством. Поэтому за доступ к предположительному общению с Богом надо платить посредникам, которые не сеют и не жнут: «Вокруг души вьются, а в карман лезут». Хотя точно известно, что царство Божие внутри нас, Церковь всегда была, есть и будет категорически против индивидуального обретения этого царства, поскольку это означало бы конец её существования.

«Душа не чувствует жажды Бога, только если она страшно больна», — вещает сегодня один из рупоров православного официоза, дьякон Кураев, бывший непримиримый борец за атеизм в тоталитарном Советском Союзе. Он беспощадно разоблачает «Живую этику» Рерихов, попутно оплевывая и йогу, возникшую за десятки столетий до появления христианства. Как же вообще выживали «страшно больные души», и не пресекся сам род людской задолго до появления христианской Церкви (невольно вспоминаются строки песенного коммунистического опуса, претендовавшего на эпос: «...А без меня, а без меня здесь ничего бы не стояло...»), и каким образом они существуют там, куда сегодня её влияние не распространяется? Но ведь существуют же! Правда, под опекой других религий, которые тоже твердят, что они — единственно верный путь. Но поскольку не может быть одновременно нескольких «единственных» истин и таких же путей к ним, то, значит, или такой истины нет вообще, или, если она есть, пути к ней инвариантны, их бесконечное множество, и равно безразлично, какой использовать, отсюда роль любой церкви приобретает более чем заурядный смысл. На самом деле, как это уже чётко просматривается сегодня, все религии взаимозаменяемы в главных своих функциях, и в силу этого — вторичны. С таким же успехом систематический бакшиш служителям Церкви за посредничество в общении с Богом каждый самостоятельно продвигающийся индивидуальным путём самореализации может отдавать самому себе.

Кураев, вполне справедливо изничтожая Рерихов, покусившихся на прерогативы Церкви, констатирует в числе прочих грехов их дьявольское самомнение. Например, даже древние буддийские тексты в основном начинаются так: «Буддизм предполагает, что...», а тексты Агни-йоги: «Мы знаем, что...» Сам же диакон выражается куда хлеще Рерихов: «Христианство знает мир, знает отличие Творца от мира, и знает его безмерность. Христианство знает и ощущает, что мир пронизан Божеством» («Сатанизм для интеллигенции», т.1, с.171). То есть христианство «знает» это, судя по ретивости дьякона, куда как сильнее, чем Рерихи «знали» свою истину.

Христианство, по словам диакона, всё это «знает окончательно и бесповоротно, «Учение Церкви всесильно, потому, что оно верно». Имея уникальный опыт перевертыша — атеиста и 6огоборца, — Андрей Кураев витиевато выражает яростную мысль своего (вероятно, раз и навсегда возмущённого беспрецедентной быстротой полярной смены нравственных ориентиров) разума, не осмеливаясь пока ещё напрямую утверждать, что все остальные, кто не верует в христианского Бога, являются идиотами. Кураев вынужден признать что: «Христиане не ставят задачу выведения новой расы людей... (т.1, 366), — в отличие от теософов».

Может быть это и так, зато насущная цель множества Кураевых — которая в данном случае недвусмысленно проглядывает в эскападах дьякона — сохранить христианскую церковь на все времена и распространить её влияние на весь мир. Дать ей вечную жизнь — и всё тут! Мало ли, что её когда-то не было! Если возникла — пусть будет, как в своё время: «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой, в горе, надежде и радости — Ленин в твоей судьбе, в каждом счастливом дне, Ленин в тебе и во мне!»