Иоганн Кабал, детектив

Кабал же вернулся в свою каюту, плотно закрыл дверь, сбросил отвратительный халат на пол и рухнул на кровать, бормоча что-то о несправедливости мира. Он просто хотел снова заснуть. Он вовсе не желал еще глубже увязнуть в деле о выброшенном из окна ДеГарре. Если ему удастся избежать дальнейших сложностей, он будет просто счастлив. Ну, по крайней мере, счастливее, чем сейчас. Он решительно перевернулся на бок и устроился поудобнее, желая забыть о событиях ночи и провалиться в сон.

Но удалась лишь первая половина плана. Как только он устроился в постели, то обнаружил, что в такой позе вполне комфортно обдумывать детали ночного происшествия – тем самым он прогнал последнюю надежду на сон. Он оказался в той нелепой ситуации, когда здравый рассудок и логика не совсем соотносятся, и жуткий скрежет, который издавали сместившиеся ментальные шестеренки, отвлекал его. Чистая грубая логика подсказывала, что дверь закрыли и забаррикадировали, окно открыли, в каюте негде было спрятаться, и, следовательно, ее пассажир выбросился из окна. Она пересилила дурацкие предположения об убийстве, отметив предсмертную записку и запертую комнату, а затем начала грозно размахивать бритвой Оккама.

Однако здравый смысл – совершенно иной зверь, по крайней мере, в случае Кабала. Он сопоставлял любопытные факты – хорошее настроение ДеГарра за ужином, странную разницу в строчках на записке и… черт побери! Стул! Кабал сел в кровати, усердно размышляя. Зачем ДеГарру вообще понадобилось баррикадировать дверь? Она уже была заперта. Даже если бы ему не удалось тихо открыть окно, к тому моменту, когда подоспел бы член экипажа с универсальным ключом и открыл дверь, ДеГарр успел бы доиграть свою провальную роль Питера Пена и превратиться в неопрятную кучу где-то посреди миркарвианской природы. Тогда зачем? Чтобы предотвратить или хотя бы замедлить попытки выбить дверь? Штену оказалось достаточно одного удара ногой, правда, капитан был крупным мужчиной. Остальным потребовалось бы больше времени, и на это рассчитывал ДеГарр? Это все вполне логично объясняло. Или нет. Чересчур тщательное планирование. Стоит открыть окно, и выбраться наружу – дело одной минуты. Да здравствует бесконечность! Если только он не начал сомневаться в последний момент перед прыжком. Нет, тоже не пойдет. Тогда получается, что он специально отвел время на колебания, то есть ожидал, что в нем зародится неуверенность, – следовательно, он испытывал нерешительность, а стоит ли кончать жизнь самоубийством, в таком случае? Кабал зарычал, выдавая раздражение. Зачем тогда он вообще покончил с собой? Решив совершить самоубийство, люди не составляют запасные планы на случай, если передумают. Вместо того, чтобы логически обосновать, он как идиот блуждал по кругу. Поэтому Кабал решил вернуться к моменту, с которого начал. Почему ДеГарр забаррикадировал дверь? Кабал пытался нащупать новую дорожку, ту, что не изгибалась, вызывая опасения, но, увы, его ждало разочарование.

Он упал обратно на кровать и попытался уснуть. Сперва заторможенное сознание наивно поверило, что подсознание помогает ему соскользнуть в царство Морфея. Перед ним возникла картина бесконечной кафельной равнины под стерильно белым небом. На краю каждой плитки значились буквы – а, б, в, г – что позволяло сориентироваться по сторонам, а в центре были накарябаны математические символы. Кабал без особого энтузиазма попытался их прочитать, но надписи скакали перед глазами – а чтобы сосредоточиться, требовалось приложить усилие. Он был почти уверен, что они связаны с топологией, и ему этого оказалось достаточно. Топология не входила в число его любимых областей математики. Вместо изучения он решил прогуляться, ощущая под босыми ступнями теплое ворсистое прикосновение чистой научной логики. Кроме плиток смотреть особо было не на что, поэтому он поглядывал на них, пока прогуливался, наслаждаясь витыми узорами из символов на их поверхности, упорядоченностью и…

Что-то кольнуло его в пятку. Кабал отпрыгнул в сторону и выругался от неожиданности. Одна плитка выступала над остальными, и он порезался об нее. Кафель вдруг стал холодным и враждебным, утратив теплоту и ворсистость. Кровь окропила плитку алыми каплями и засверкала подобно рубинам. Символы смешались с ней, создавая новые узоры. Кабал запоздало сообразил, что надписи вовсе не связаны с топографией. Но было уже поздно. Повсюду плитки поднимались, оказавшись на самом деле верхними гранями кубов. Все, за исключением того, что оставил порез на его ноге, – тот рос и расширялся, а внутри открывалось дополнительное измерение – тессеракт. Кабал попытался назвать все четыре измерения – ему казалось, что он должен, – но выходило неверно. Этот куб имел высоту, длину, ширину и значимость. Он рос и рос до тех пор, пока Кабал не оказался в тени его конструкции и белое небо искажалось в его сердцевине.