Йоха

Она включила свет и выключила воду. Все, смерти нет. Тени расползлись по углам и будут там сидеть до следующего раза.

С трудом подняв себя из эмалированного гроба, ему удается выбраться наружу. Его лица нет в зеркале. Значит, он умер? Чушь, это запотело стекло. Лицо как лицо, только постарело очень. Это от жары. Надо побриться…

Глава 44. Эволюция

Весной заехал Матроскин и забрал вконец ошалевшего Йоху в Москву.

Когда-то Йоха отвез его в будке ГАЗона в столицу, и благодаря этому Андрей поступил в Московский Университет культуры. Денег в тусовке отродясь ни у кого не было, а Йоха в те времена работал в книжной фирме и частенько разъезжал по всей стране, закупал продукцию.

Матроскин учился уже на третьем курсе, был страшно доволен, а свои поездки на сессии воспринимал, как великие праздники. В столице он успел влюбиться в свою сокурсницу Наташку. Это была возвышенная платоническая любовь. И теперь жаждал познакомить с ней Йоху.

Наташа работала в школе имени Галины Вишневской, преподавала актерское мастерство.

Йоха театра не любил. Он помнил свои юношеские обиды.

Дети, как дети. Йоха сам был таким же когда-то… Когда-то? Он и сейчас еще достаточно молод!

– Что я, в самом деле, выпал из реальности? Они не такие. Они живые, свободные, и я не вижу в них своих, таких далеких теперь комплексов.

Детские тела под музыку Эньи, сплетаясь и расплетаясь, рисуют узор жизни. Океан набегает приливами на берег, знаки Зодиака танцуют свой круг и вечная Луна встает над миром, освещая любовь.

Любовь, рождение, война, смерть…

Но снова, сплетаясь, рисуют детские тела жизнь!

Долой! Долой этот душный воздух, этот чад и дым. Прочь! Настежь окно! Никаких ставень, никакого стекла! Сорвать тяжелые шторы и – вон!

Он стоит перед распахнутым окном, держась руками за створки, и полной грудью вдыхает свежий воздух. Кисель в легких от табака и смрада давно не проветриваемого помещения постепенно уступает место кислороду. Противная вата в ушах исчезает, прекращается назойливый звон в голове. Дыхание выравнивается, сердце веселее гонит кровь.

– Ого-го! – кричит он высокому небу, – поживем еще!

Его рука соскальзывает от неловкого движения.

– О, черт! – порезался о разбитое стекло. Восторг как-то утихает, его начинает занимать только эта ранка. Зажав ее рукой, он оглядывается по сторонам, в поисках чего-нибудь, похожего на бинт. Хаос и запустение, царящие в его жилище, действуют на раненого удручающе. Поток свежего воздуха только добавил разрушений: он вымел окурки из переполненных пепельниц, и теперь грязный пол покрыт тонким слоем пепла. Давно немытые чашки с остатками заварки и кофейной гущи заполняют раковину и теснятся на столе вперемешку с кусками какой-то пищи, пластиковыми баночками, пакетами… Все это в давно не вытираемых потеках и крошках разного происхождения.

Грустно. Он подходит к полкам с оторванной дверцей и разглядывает какие-то куски проволоки, грязные бутылки, жестянки. Где-то должна быть аптечка… Нет, не видно. Он вздыхает, присаживается на потертый диванчик, замечает полотенце, засунутое между диванными подушками, тянет его к себе, наматывает на руку. Оглядывает стол в поисках пачки сигарет. Находит. Облегченно улыбается, достает здоровой рукой сигарету, зажимает губами, прикуривает от зажигалки, оставшейся здесь от кого-то… Кого? Не важно.

Ветер хлопает створками окна с разбитым стеклом, позвякивают осколки.

Наверно, нужно прикрыть окно, а то стекло свалится кому-нибудь на голову, – думает он вслух, но остается сидеть на диванчике, глядя в умытое утреннее небо, раскинувшееся над миром, в который вот-вот полетят режущие осколки треснувшего стекла.

Он настолько увлекается картинкой перед своими глазами, что забывает о зажженной сигарете; и она медленно истлевает в его руке, еще горячий пепел отламывается от окурка и падает на его голую ногу:

– Ф-ф! Больно! – жалуется он сам себе, трясет ногой, швыряет горящий окурок в пепельницу, откуда тот, подхваченный сквозняком, улетает куда-то в угол.

Да что же это такое! Что это за утро такое! Что это за жизнь!

Он вскакивает, подбегает к окну и с лязгом захлопывает створки. Осколки стекла сыплются блестящим дождем прямо на его голые ноги.

Ну вот, ни в кого не попало, – с облегчением произносит он, поворачивается, идет в угол за забытой щеткой и аккуратно сметает стекло в совок, ссыпает в пакет с мусором. Пакет, давно переполненный, рвется и…

– О, нет! – он истерически хохочет, опять хватает щетку и разметает ею мусор по всей квартире, поднимает страшный кавардак; пыль стоит плотной завесой, взлетают в воздух обрывки старых газет, бьется посуда, гремит мебель…

– Так жить нельзя! – восклицает он. – Я устал жить в пыльном шкафу! Я хочу жить!

Вода хлещет изо всех кранов. Ванна заполнена порошком и бельем. Половая щетка задействована на полную катушку, за ней следует швабра. Вскоре начинают блестеть и кафель, и плита, и раковина, а он, напевая, вешает на балконе белье.