Ион

Херделя в первую минуту рассердился, но быстро совладал с собой. Дети, когда взрослеют и отделяются, все таковы. Разве сам он не был таким? На похороны отца поехал, но ни разу не удосужился проведать его за все семь недель, пока тот лежал. А далеко ли было, всего за три села. Матушку свою неизменно угощает сладкой ракией, когда она бывает у него. А так — точно ее и на свете нет. Всю любовь и всю заботу он скупо приберегал для своего очага. Тогда чего же удивляться, если Лауру уже не трогают их горести?.. Так устроена жизнь… Печально. Кто может изменить ее порядок? Жизнь проходит мимо старых и слабых. Жизнь принадлежит молодым и сильным. Эгоизм — основа жизни.

Лаура была беременна и гордилась, что у нее трудная беременность. Она поминутно морщилась, жаловалась, что ее тошнит, и все спрашивала советов у г-жи Хердели, как приготовиться к родам… Гиги робела перед ней и старалась умерять свою резвость.

— Ты очень переменилась, — сказала она сестре с легким укором в голосе.

— Да, я и сама чувствую, — ответила Лаура с нескрываемой гордостью. — Я бы не смогла теперь жить так, как жила прежде. Я даже удивляюсь: ну как я могла здесь жить и столько времени не знать Джеордже!

— И подумать только, что ты его и не любила, папа с мамой чуть ли не били тебя тогда, чтобы ты не вздумала ему отказывать!

— Это потому, что я была взбалмошная…

— Но Аурел? — спросила вдруг Гиги.

— Ребячество, над которым мы с Джеордже частенько посмеиваемся, — улыбнулась Лаура. — О, я очень переменилась, это ты верно сказала. Девушка и не живет, пока она не выйдет замуж. Поэтому девушкам нужно вытряхнуть из головы всякую блажь… Жизнь — это совсем другое! — сказала она вдруг с чувством, скрестив руки на животе, круглившемся под красным шерстяным капотом, отделанным черной вышивкой. — И потом, ребенок! — продолжала она. — Ребенок! Я как будто только теперь обрела цель в жизни!

Лаура побывала один раз в Армадии у Филипою, своих посаженых родителей. На третий день она заскучала, стала тосковать по Джеордже. А на пятый день укатила восвояси, взяв с собой Гиги, чтобы та была при ней, когда придет время родить. Гиги при отъезде оросила слезами три носовых платка. А Лаура даже и не всплакнула.

Старики облегченно вздохнули, как только она уехала.

— Эта уже не наша, лишились мы дочери! — сказал Херделя, оставшись вдвоем с женой.

— Вот какие теперь дурные, бесчувственные дети! — проговорила та, смигнув ресницами две горькие слезы.

В печи шипели подброшенные сырые дрова. Снаружи, сквозь мокрые стекла, пробивался серый ненастный свет, виднелись сиротливые, облысевшие поля и село, прикрытое клубами сизого дыма. Часы, висевшие на стене под портретом императора, тикали строго, даже угрожающе. Херделя с погасшей трубкой в углу рта задумчиво смотрел в окно, сидя на старом диване. Жена его сидела подле печки, на стуле с высокой спинкой, сложив на груди руки, и слушала вой осеннего ветра. И оба, казалось, слышали, как проносится безучастное время, — бессильные вернуть его, они только зябко поеживались, словно от холода.

— Скверная погода! — тихо проговорил учитель, точно боясь усилить или нарушить глухой, неумолимый шум никогда не останавливающейся машины.

Его голос прозвучал для г-жи Хердели такой лаской, что она улыбнулась. Черная щербинка на месте выпавшего у ней два года назад зуба красила ее в глазах учителя, он ответил ей такой же кроткой, покорной улыбкой. И от их согласных улыбок сразу повеселело кругом, по всем уголкам дома разлилось живительное тепло. Они вдруг заговорили о давнем, забытом, о днях своей молодости. Настоящее, с его заботами и суетой, под чарами воспоминаний развеялось, как дурной сон… Херделя подошел к печке, погрел у огня руки, погладил морщинистые щеки жены, поцеловал ее в лоб и со вздохом сказал:

— Эх, старуня, старуня, одни мы, старики…

От резкого стука в дверь Херделя испуганно дернулся, точно влюбленный, застигнутый у любимой ее нагрянувшей мамашей… В комнату, овеянную теплом минувшего, точно ураган, сокрушающий все и вся на своем пути, ворвался Ион Гланеташу с известием, что он получил приговор.

2

Ион хотел отсидеть за учителя восемь дней в тюрьме и советовался с ним, как это устроить. Со своим осуждением он примирился, и теперь ему было все равно. Он даже радовался, что избавился от этой заботы и может заниматься только тяжбой с Василе Бачу. День явки в суд был уже назначен, и тут Иона стали одолевать дурные сны: то будто он подрался с тестем и остался внакладе, то будто Грофшору бросил его и переметнулся на сторону Василе или будто бы Ана потребовала развода и переселилась к своему отцу вместе с ребенком, оставив его в дураках… Этот сон насчет Аны гвоздем засел ему в голову. А когда и Херделя сказал, что если Ана разведется с ним, его дело плохо, он сразу переменился к ней, сменив таску на ласку. Даже и соседи начали гадать: что опять задумал сын Гланеташу?