Иона

— Хорошо, что у вас десять, а не сто свидетелей, — буркнул я хрипло, не без раздражения.

— Четвертый недвусмысленно намекает на вашу атеистическую мораль, призывающую смотреть на отца и мать как на биологический источник вашего существования, имеющий к вам опосредованное отношение (после достижения вами определенного возраста), поддерживаемое общественным мнением того социума, в коем вы вынуждены пребывать. Подобные взгляды преспокойно могли стать камнем преткновения и яблоком раздора между подозреваемым и Ионой.

— Знаете, инспектор, обвинения, основанные на предположении о состоявшейся утренней ссоре у меня в квартире, повлекшей за собой вечернее преступление посредством отравления, — весьма слабая ваша позиция. Докажите хотя бы, что у меня имелся яд, коим отравлен бедняга Иона, и, кстати, а почему версия самоубийства вами отвергается?

— Не отвергается, — задумчиво промычал полисмен. — Но и не рассматривается как основная. Послушайте-ка рассуждения пятого свидетеля.

Он перелистнул записную книжку и прочел:

— Этот писака либо марал бумагу, либо пялился в окно, придумывая, чем ее марать, но делал это дни напролет, а сегодня (была) суббота, и думаю, что падре зашел к грешнику попробовать взять его за руку хотя бы в этот день и привести к Богу, в церковь. В церковь-то он пришел, но догадываюсь, что не за тем, ради чего Иона взывал к его черному сердцу.

— Очень смешно, — сказал я, постукивая себя пальцем по лбу. — Если бы не смерть почтенного падре. Ищите яд, инспектор, в противном случае даже вилы, коими писаны все эти показания на воде, сами по себе — мираж. Неужто и следующий обвинитель столь же прост и скучен?

— Не совсем, — отозвался следователь, пробегая глазами показания шестого свидетеля. — Цитирую. Расчетливый, холодный ум, он все рассчитал и продумал, даже грозы дождался, думая, что в день субботний народу в непогоду на улице будет немного и он подкрадется к жертве незамеченным. Мотив? В храме полно золотых безделушек, вот и весь мотив, банальное ограбление.

— Как вам?

Я искренне расхохотался:

— Тогда в том же шкафчике, где и яд, ваши люди обнаружат церковное золото. Знаете, инспектор, а становится все занятнее, давайте-ка дальше.

— Пожалуйста, — инспектор никак не отреагировал на мое бурное веселье и спокойно зачитал: — Тут яснее ясного. Все они, представители богемы, изнеженны и развратны. Посмотрите на его походку, на то, как он одевается, эти узкие брючки и рубашки с полурасстегнутым воротом, блуждающий взгляд, высматривающий открытые места в женских нарядах, а в мужских глазах ответный блеск. Падре раскусил мерзавца, воззвал к чести и совести, а итог таков.

Я покраснел, нет-нет, не подумайте, со мной все в порядке, но представленная свидетелем «картина» вызвала живой отклик воображения, а заинтересованный взгляд инспектора добавил моменту пикантности, но, к его великому сожалению, не истины.

— Это как-то… — я подбирал слова. — Театрально, что ли, несерьезно. Мне кажется, автор сам себя выдал.

— Мне тоже так кажется, — согласился полицейский, перелистнув следующую страницу. — Кстати, версии ограбления придерживается и восьмой свидетель. Вот его слова. В храме полно драгоценных и редких вещей, а время было выбрано специально, вечер субботы, в церкви никого, лучше и не пожелать.

— Инспектор, для ограбления у преступников имеются более простые, нежели яд, инструменты, — я постучал пальцем по столу. — Нож, удавка, бита, быстро и надежно, а высиживать битый час перед жертвой, слушая заумные монологи, да еще и придумать, как запихнуть в чашу отравы незаметно, — по-моему, это абсурд.

— По-моему, абсурдом было соглашаться на посиделки с незнакомцем, да еще и в стенах храма, — нотки недовольства стали проскакивать в речах инспектора, видимо, прекрасно понимающего всю бесперспективность нашей беседы.

— Ладно, идем дальше, я на службе, и того требует протокол. Девятый свидетель не просто дал показания, он зафиксировал их на бумаге.

Полисмен опять дернул ящик стола, и передо мной легли показания некоего N:

— Я, такой-то, такой-то N, могу засвидетельствовать, что этот человек угрожал падре Ионе, и неоднократно, в самых грубых и непристойных выражениях, о чем сам Иона свидетельствовал мне лично. Все записанное мной могу подтвердить на Библии.

— Но это же ложь! — возмутился я.

Инспектор молча показал мне исписанный листок с подписью под текстом:

— Догадываюсь, но, как видите, все изложено на бумаге, а это серьезно.

— Сукин сын, — вырвалось у меня.

— Осторожнее в выражениях, — заметил полицейский. — Многие невиновные, отреагировав подобным образом на донос, оказывались за решеткой или того хуже, — и он показал жестом набрасываемую на шею петлю. — И вот вам, господин «ни то ни се», на десерт.

Следователь перевернул очередную страничку: