Иона

— Так уж и одинаков? — отвечает ему незнакомый Яник. Или это не Яник?.. — Так уж и одинаков? Сейчас, к примеру, ты чего испугался? Молчишь?.. А давай я тебе растолкую. Другой страх — он не от того, что догонят и убьют; он вообще к беготне отношения не имеет. Другой страх говорит: там ли я стою?.. — а вдруг не там? Тот ли я человек?.. — а вдруг не тот? А еще он говорит: как же так получилось, что ничем путным в этой жизни я не занимался, кроме идиотской беготни вокруг дивана; ничего не успел, а жить-то мне осталось всего неделю. Одну неделю! Это я тебе говорю от имени наби Юнуса, коли уж ты изволил его упомянуть.

Яник смотрит на бледное лицо Андрея, на его трясущиеся губы, и ему становится неприятно. Зачем раздавил человека? Он ощущает в себе какую-то чудовищную силу, как во сне. Как во сне?.. — Ну, конечно, он спит. Спит! И слава Богу, и никакой мистики… Придя к этому утешительному заключению, Яник облегченно вздыхает и командует:

— Ну и ладно. Побазарили и хватит. Давайте спать. Все… — и действительно засыпает.

Поздним вечером, когда они выходят вслед за Масудом навстречу второй ночи каторжных альпинистских работ, Андрей спрашивает Яника как-то уж совсем небрежно — что он, собственно, имел в виду, говоря об одной оставшейся неделе?

— О какой неделе? — не понимает Яник. — А… надо же, а я был уверен, что мне все это приснилось… Да ну, не обращай внимания — это я так, ляпнул не подумавши…

— Дурак ты, техник, и шутки у тебя дурацкие.

— Ага, — с готовностью соглашается Яник. — Сойдемся на этом. Устали мы очень, вот и глючим на ровном месте. Хотя что я говорю — какое же оно ровное, это место?

Устали — не устали, но вторая ночь дается им обоим на удивление легко. Приноровились, что ли? К рассвету группа выходит на мосульское шоссе, в десяти километрах южнее Заху. Перед тем как сесть в такси, прощаются с койотами. Яник протягивает Масуду руку. Тот берет ее в обе ладони и, наклонившись, прикладывает ко лбу. Остальные проводники в точности повторяют его жест. Затем койоты пятятся, сбиваются в стаю и с видимым облегчением поворачивают обратно, в горы. Андрея они вниманием не удостаивают. Сил удивляться всему этому уже нет никаких.

— Куда? — спрашивает шофер у Яника.

— Дахук, — отвечает Андрей.

4.

Комната полна мух. Жужжа с похвальной синхронностью, они вдохновенно исполняют весенний концерт для контрабаса с оркестром. Солист огромен и космат; он уверенно ведет свою басовую партию, время от времени прерываясь, чтобы поползать по Яникову носу. Остальные части Яника ему недоступны ввиду надежной упакованности под одеялом. Нос же оставлен снаружи — дышать-то надо, и лихой контрабасист использует это на всю катушку, заряжается творческой энергией, пока Яник, чертыхнувшись, не смахивает его медленным пальцем. Легко увернувшись от этой неуклюжей дубины, солист взлетает в пустоту комнаты, звенящую скрипками и альтами его менее знаменитых товарищей, в кишащий танцующими пылинками полуденный свет и, поднявшись к самому потолку, как на подиум, вступает в такт мощной гудящей нотой.

Проклятые мухи… завели тут свою музыку, поспать не дают. Крылатому оркестру не мешают даже более крупные летающие объекты, на звук опознаваемые Яником то как планирующие на Мосул тяжелые бомбардировщики, а то и просто как патрульные самолеты и геликоптеры. Снаружи, между прочим, война… но мушиные музы не молчат даже в громе американских пушек. Гады. Яник осторожно высовывает нос, и вредный контрабасист немедленно пикирует на него из заоблачных потолочных высей.

Делать нечего, надо вставать. Да и поздно уже, честно говоря. Андреева постель пуста — скорее всего, он ушел еще утром. У него тут, видите ли, дела. Какие дела могут быть в этой дыре? Дахук! Кто-нибудь когда-нибудь слышал это слово? Исключая, конечно, тех, кто живет в радиусе двадцати километров. Или даже десяти… Крошечный городок с беспорядочно разбросанными домами, мирно спящий у подножия высокого горного хребта, как щенок под боком дракона. Вчера вечером они с трудом нашли где перекусить. Кстати, и сейчас не вредно было бы… Яник одевается и выходит из гостиницы. Город и в самом деле дремлет. Война совсем не коснулась его, если, конечно, не считать шума самолетов и отзвука дальней канонады под Мосулом, в шестидесяти километрах к югу отсюда.

На пыльной улице Яник находит относительно чистый киоск со швармой и завтракает, решительно отказавшись от чая в пользу колы.

— Молодое поколение выбирает глобализм! — назидательно объясняет он немолодому хозяину киоска, и тот радостно кивает, разобрав одно знакомое слово.