Йормундур (СИ)

Стюр и Ансельмо, облившись из стоявшего под скамьёй жбана, вышли на воздух. Йорм понял, что предвкушение в нём затмевает удушливый страх, который всякий витязь в себе презирал. Он взялся единственной ладонью за колено, тяжко вздохнул и тут же вздрогнул, ведь в баню без стука вошла Аирмед. Девушка принесла с собой глиняную плошку, из которой резко пахло свежими едкими травами. Пряча стеснение, целительница подошла к обнажённому викингу, приказала поднять култышку, и тонкая синяя рука стала бережно растирать масло по ране и выше. Йормундур почувствовал холодок и покалывание, клокочущая боль ослабла.

Закончив с рукой, Аирмед пригласила гостя искупаться в чане, а когда воин разместился поудобней, чужие пальцы стали растирать его виски тем же лечебным снадобьем. На миг небесного цвета глаза глянули вверх и там встретились с нежной улыбкой, что внушала спокойствие.

Пока сестра занималась раненным, Октри подготовил кабинет, где обычно Диан Кехт принимал и лечит страждущих. Дощатый домик тот был полупустой, посредине разместили дубовый стол, в покатой крыше оставили люк со ставнями, чтоб впускать внутрь солнечный свет, но не пускать непогоду. Над столом подвесили тяжёлый масляный светильник, без которого не обойтись после заката, хотя коптил он знатно. У стены на длинном столе знахарь разворачивал свитки, хранящие тайные знания, и свёртки с инструментами. При нём всегда была стопка чистых простыней и утиральников для омовения.

Йормундура проводили в кабинет, одетого в стиранную шерстяную тунику и обутого в сапоги из валяной шерсти на босу ногу. Длинные космы северянина ещё были мокры и всклокочены после купания и рассыпались по широким плечам густой гривой. Аирмед подвела гостя к столу, постелила простынь, и Йорм, разувшись, улёгся на спину. Чья-то рука обходительно подняла голову, убрала волосы на один бок, затылок мягко опустился на шёлковую подушку.

В очи норманну било зимнее солнце, в небе кружили морские птицы. Пахло снадобьями и ладаном. Ком в горле стоял с тех самых пор, как Диан Кехт заговорил о больной руке. К слову, сам целитель уже подоспел и тщательно мылил в ладонях неведомые пенящиеся травы. Засучив рукава по локти, он утёр руки льняным полотном и безмолвно махнул дочери. Та достала из плошки платок, выжала до капли, и на голову Йормундура легла дурманящая белая пелена. За действом всё это время наблюдали из оконца Олалья и Ансельмо. Диан Кехт и отпрыски стояли к ним спиной, поглощённые работой. Когда платок с лица Йорма сняли, его спутники поняли, что тот погрузился в сон.

— Я не так себе представляла отращивание руки, — шепнула девица, которую переодели в простое опрятное платье и серый шерстяной плащ на булавке.

— Мы ещё ничего не видели, — Йемо отшатнулся от окна, потянув подругу за руку. — Стоит проведать Стюра. Кажется, он не в духе.

Олалья с долей недовольства последовала к побережью, где финфолк занимались своим рыбацким хозяйством. Их женщины с наростами на безволосых головах, подобными диадемам из акульих плавников или длинным медузьим щупальцам, чистили рыбу от чешуи и требухи на плоских камнях, затем подвешивали для сушки или складывали в бочки. Иные поселенки вываривали морскую соль, ткали, мастерили сети. Ими, как думалось путешественникам, они орудовали чаще всего во время перегона рыбы и, надо полагать, пользовались пением, служившим им речью.

Двое мужей-финфолк приплыли из моря с крупным зверем, похожим на танги, но с головой и туловищем козла. Ансельмо встречал рисунки такой диковиной твари в греческих книгах, где она звалась козерогом. Его, громко блеющего, рыбаки за мощные рога приволокли на сушу к широкому пню и там зарубили, должно быть, на жаркое.

Стюр уселся на полянке, где сушились подвешенные в ряд простыни. Под гузно северянин подсунул головешку и сложил голову на перекрещенные ладони.

— Что с тобой, душа моя? — Олалья присела на корточки, крепко сжав плечо берсерка и пристально глядя в смурные карие глаза.

— Могу ли я быть весел, когда Йорм?.. — Стюр покачался на месте, руки тяжело упали на колени и вновь прильнули к обветренным губам.

Ансельмо наклонился к дому, заглядывая в окно, где мелькали Октри и Аирмед. Дети Диан Кехта то подавали ему белое полотно, то сверкающие сталью инструменты, то забирали что-то, складывая в широкое блюдо. На миг Йемо почудилось, что руки врачевателя все в крови, но монах отогнал от себя жуткие мысли.

— Я так страшился за Йорма, что ему не бывать отныне берсерком… Мы ведь побратимы: как мне пойти в бой без него? А теперь… Что толку в ратной славе, если ему грозит не смерть — так вечная немощь! — зарычал нормандец. — Не знаю, что мне делать. Я из кожи вон лез ради сурьмяного плаща и дружбы Гундреда.

— Если бессилие сковывает твои руки, обратись к молитве, — пожал плечами Ансельмо, мельком перекрестившись.

Стюр тягуче плюнул под ноги, сверля монаха взглядом исподлобья, и поплёлся к берегу, пиная попадающуюся гальку.