Йормундур (СИ)

Северянин не верил жалким угрозам. От такого никудышного трэлла толку мало: возрастом мал, да и рос, не как честный крестьянин, привычный к пахоте и хозяйству, а хилым послушником в монастыре. Но мужчина не стал спорить. Около дома на цепи сидела старая дворняга. Когда викинг прошёл мимо, пёс вскочил, начал истошно лаять и кидаться. Ансельмо с опаской глянул на зверя, затем недоумённо посмотрел на остановившегося язычника. Тот вынул из поясной петли секиру. Замер, как будто в нерешительности. И вдруг так крепко замахнулся, что начисто отрубил псу башку с одного удара.

Снег почернел от крови. Ансельмо с силой зажал рот ладонью: то ли испугался, то ли сдерживал рвоту. Воин хладнокровно вычистил оружие в снегу, сунул обратно в петлю. Нагнулся к трупу дворняги, железный ошейник сошёл легко — головы-то нет. Крепкая рука обломала ржавые звенья. Сперва монах в ужасе отпрянул, когда варвар поднёс к его шее толстенное грубое кольцо с только что прибитой собаки. Но в конце концов сдался. От лязга защёлки сердце чуть не остановилось. Тяжесть холодного металла проникала в самое нутро. Это унизительней стыда, унизительней боли, унизительней насилия.

— Всё, — викинг задержал на Йемо серьёзный взгляд. — Твоё желание исполнено.

— Мои права, — промямлил Ансельмо, еле ворочая языком.

— Какие ещё права?

— Права трэлла.

Вои вновь рассмеялся.

— У трэлла нет прав. Но ежели тебе интересно, могу рассказать, что трэллам воспрещено. Во-первых, носить платье. Во-вторых, иметь оружие и прочий скарб. В-третьих, носить длинные космы. И ещё, — мужчина от души хлопнул монаха по выбритой, как того требовал постриг, макушке и потеребил чёлку, — кудряхи всё ж придётся отпустить. Уж больно по-дурацки выглядишь!

2. Крещение боем

Не тратя времени до отбытия в Компостелу, Ансельмо испросил у новоиспечённого хозяина позволения отправить родителей в последний путь по христианскому обычаю. Он нашёл в сундуке кой-какую отцовскую одежду: домотканая рубаха, штаны, кожаный пояс, переоделся мирянином, уложил тела родителей на волочень, укрыв сверху пустыми мешками для зерна, и сам впрягся в оглобли. Всех лошадей в деревне прибрали к рукам налётчики, так что до кладбищенской дороги Ансельмо волочил ношу на пару с местным кузнецом. Снег начал быстро таять, дорогу размыло, старые башмаки набрали влаги, утопали в слякоти, ноги проваливались в грязевые ямы. Тяжёлые брусья с привязанными к ним телами волочились неохотно, под них набирался снег, а на большой дороге так вообще тянуть стало невозможно.

— Тьфу! Ну задал ты старику работёнку, парень! Зимой-то переть волочень в такую даль! Нет, не по мне эти хлопоты! — кузнец бросил свою оглоблю и, бранясь про себя, потопал назад к деревне.

Ансельмо уронил жерди в грязь, подождал с минуту. Старик всю дорогу так ворчал — авось вернётся? Но кузнец и не думал останавливаться. Юноша поник головой, слабые руки не слушались, на глаза наворачивались слёзы. Не плакать. Не сейчас. Он с трудом поднял обе жерди, взвалил на плечи дугу, закреплённую меж ними, и, увязая в болоте, поплёлся вперёд. Дело продвигалось неспешно. Пока Ансельмо нечеловеческими усилиями одолел шагов сто пути, солнце уже спряталось за горизонт. Пару раз бедолага измождённо падал в снег. Холод, голод и безбожная усталость до того вымотали, что горючие слёзы сами собой текли из карих глаз — Ансельмо даже не замечал.

Его хозяин предложил сжечь тела — так поступали северяне со своими покойными. Но Йемо знал предписание Всевышнего: во врата рая не пройдут те, чьё тело не придано земле и не отпето, и во время Второго пришествия они с семьёй не смогут соединиться снова. Это ужасней любых земных тягот.

За спиной раздался детский смех. Йемо вздрогнул, с трудом повернул онемевшую шею. Сумеречная синева мягко скрадывала очертания предметов. На волочне, держась за оглоблю, сидел годовалый ребёнок, небрежно обмотанный в грязные пелёнки. Бельмастые, как у слепца, глаза глядят осмысленно и даже как будто с издёвкой, разинутый в пугающей улыбке рот обнажает пару прорезавшихся зубов, синюшная кожа облеплена мухами. У путника кровь застыла в жилах.

— Но, лошадка, но! — крикнул малыш звонким детским голоском, покачал голыми ножками. — Тяжко? А как ты думал — я на тебе от самой деревни еду!

Ансельмо трижды перекрестился, поцеловал крестик на груди.

— Вези-ка, братец, меня на кладбище к моим мамаше и папаше! — младенец вскочил на оглоблю, прытко, как кошка, взбежал по ней и уселся к парню на шею. Вцепился ручонками в железный ошейник, подёргал с любопытством. — А вот и вожжи. Но-о! Пошёл!

Ансельмо в ужасе потащил волочень вперёд. Тот стал гораздо легче, так что вскоре на виднокрае замаячили кладбищенские кресты. Дул ледяной ветер, тучи бросали на землю плотные рваные тени. Младенец смеялся, улюлюкал и поигрывал ошейником. Сперва Йемо почти не ощущал его веса, но теперь с каждым шагом ребёнок давил на плечи больше и больше. Спину ломило невесть как.