Иосафат Барбаро. Путешествие в Тану

Сразу же по приезде в Москву Контарини был поглощен заботой получить возможность уехать на родину. Поэтому он всячески искал случая встретиться с великим князем и просить у него разрешения на выезд. Отсюда — ряд приемов у Ивана III. Контарини был на приемах у Ивана III четыре раза, причем только первое посещение осложнилось недовольством великого князя (по поводу Ивана Тривизана), в дальнейшем же возобладала атмосфера мира и даже дружелюбия Москвы к Венецианской республике.

Впервые Контарини получил аудиенцию у Ивана III — по ходатайству Марка — в самом начале своего пребывания в Москве. Контарини держал себя, как будто он был венецианским послом [107] к московскому князю (тогда как он был потерпевшим неудачу послом в Персию, к тому же вызвавшим сильное неудовольствие Узун Хасана). После обязательных приветствий (le debite reverenze) венецианец, именно в качестве посла, принес великому князю благодарность за доброжелательство к нему со стороны Марка, русского посла, и при этом перевел свою речь уже в плоскость большой политики, заявив, что помощь посла Ивана III ему, послу Венецианской республики, показала доброе отношение великого князя к правительству Венеции. Этот вывод, проявивший присущее Контарини хитроумие, вызвал резкую реакцию Ивана III. Он прервал речь Контарини, — который сразу же заметил перемену в лице собеседника, настолько, по-видимому, яркую, что отразил это в своем описании: лицо великого князя приняло почти гневное выражение (con volto quasi turbato),[329] — и с возмущением начал говорить о Джан Баттисте Тривизане. Он, конечно, имел в виду нашумевшую в Москве в 1472 — 1473 гг. историю с венецианским посланцем (в летописи он называется Иваном Тривизаном), который, находясь в Москве,[330] скрыл от московского правительства свою миссию к злейшему врагу русских, хану Большой Орды Ахмеду. Иван III имел поэтому основания с подозрением относиться ко всякому иностранцу, тем более итальянцу, намерения которого не были до конца ясны; Контарини, неофициально попавшего в Москву, причислить к таковым было вполне возможно.

Таким образом, первая аудиенция у великого князя не была для венецианца удачной; надо думать, что разговор о дипломатических приемах венецианской синьории и о реакции на них со стороны Москвы был резким, — «с обеих сторон было сказано много слов» (doppo le molte parole, si di sua signoria, come mie), — и конечная, вполне скромная цель Контарини осталась не достигнутой: он не получил ответа от великого князя относительно возможности своего отъезда из Москвы. Иван III уехал объезжать войска на границах, а Контарини остался в Москве. Никаких притеснений он не испытал; однако когда он, недовольный первым, плохим жилищем, попробовал улучшить свой быт и переселиться в хороший дом, в котором жил его соотечественник Аристотель Фьераванти, — а дом этот находился поблизости от великокняжеской резиденции, — ему было приказано от имени великого князя покинуть это здание. Он поселился вне кремля (fuori [108] del castello) в двух комнатушках, в которых и оставался все время вплоть до своего отъезда из Москвы.

После возвращения великого князя к концу декабря 1476 г. Контарини, просивший перед этим влиятельных московских бояр (gentilhuomini) устроить ему аудиенцию у их государя, получил приглашение от великого князя на обед и обещание разрешить ему уехать из Москвы и даже уплатить его долг. Первый обед ознаменовался разными почестями венецианскому послу, а на втором великокняжеский казначей (tesoriere) выдал ему сумму его долга русским и татарским купцам; после обеда сам великий князь пригласил его во дворец и даровал ему соболью шубу и тысячу беличьих шкурок.[331] Кроме того, Контарини было предложено посетить супругу Ивана III, Софью Палеолог, которую иностранцы продолжали называть «деспиной» (despoina), следуя правилам византийской придворной титулатуры и в память о титуле ее отца, деспота Фомы Палеолога, брата двух императоров. Не содействовала ли отчасти и византийская деспина решению московских политиков укрепить дипломатические связи Москвы с Венецией?[332]

Заключительный и наиболее торжественный прощальный обед у великого князя закрепил успех Контарини: ему поручалось заверить венецианское правительство, что великий князь отныне «добрый друг» (buono amico) венецианской синьории, и засвидетельствовать ей его «большое благоволение» (gran benivolehtia). При этих речах у Ивана III было «самое доброжелательное выражение лица», что не преминул отметить наблюдательный автор (con buonissima ciera),[333] подобно тому как раньше, описывая беседу во время первой аудиенции, он отметил выражение взволнованности и гнева[334] на лице великого князя.