Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005)

Под утро, в конце нашей встречи, именно этот вопрос он мне и задал. Я сказала: "Нет". Нет. Он вообще-то повел себя невежливо по отношению к русским поэтам. Когда вечером мы вошли в отель, я села за русский стол, он — за американский. Потом он подошел к нам и пригласил меня за американский стол, одну меня. Другие поэты могли обидеться, но я, как вы догадываетесь, даже не колебалась в своем выборе. Встала и пошла с ним. С некоторыми из присутствовавших мои добрые отношения закончились в Роттердаме.

И таки некоторые обиделись. Лиги отказался говорить со мной о Бродском осенью того же года, когда я собирала интервью для первого тома "Бродский глазами современников".

Дальше мы гуляли с Бродским и с Дереком Уолкоттом. Подруга Дерека, Зигрит, много нас фотографировала.

Тогда Дерек Уолкотт перевел ваше стихотворение "О пределах", все версии его перевода мы два года назад опубликовали[130]. Было это сделано по инициативе Иосифа и с его помощью или с вашей помощью, ведь Дерек знает французский?

Я помню, что были изданы книжечки каждого участника фестиваля с его стихами по-русски, по-английски и по-голландски. Английские переводы моих стихов сделал Джим Кейтс, в том числе "О пределах". Инициатива пере-перевести это стихотворение была Дерека, но он не знает русского языка. Кажется, Бродский сказал, что это плохо переведено на английский; видимо, Дерек переводил с его подачи. Но это было неважно. Я была рада и благодарна этим суткам, что я с ним провела. Потом, впрочем, я не продолжила общение, когда была в Америке.

Почему? Этого было достаточно или вы боялись разочароваться?

Это могло стать лишним. Мне не хотелось выходить из идеальной плоскости, а так он вроде должен был бы мне помогать, как помогал другим поэтам, приезжавшим из России. Этого я совсем не хотела. Может, из гордости, не хотела быть "младшей". И у меня, конечно, был очень сильный комплекс узника, знавшего только зону СССР; те, кто оттуда сбежал, эмигранты, вели себя по отношению к приезжавшим в тот период на Запад как менторы, а иностранцы относились как к модной игрушке, называвшейся "поколение Горби".

Может, вы боялись, что произойдет что-то более личное?

Нет, дело в том, что конец нашего общения в Роттердаме к этому сюжету и привел, что меня испугало. Во-первых, я знала, что у него больное сердце, он всю ночь не спал, курил одну за другой и пил "Bloody-Магу". Я боялась, что сердце не выдержит. Во-вторых, ни к каким отношениям с человеком Бродским я не была готова, привыкнув общаться с его текстами. Это как отношения с языком — не все можно себе позволить.

Показался ли он вам холодным человеком или, наоборот, страстным и теплым?

Он мне показался эмоциональным, живым, независимым, сильным, а встретилась я с ним, когда он уже был очень болен.

В 1989 году он чувствовал себя еще очень прилично, вторую операцию на сердце он перенес в декабре 1985-го. Я знаю, как эмоционально он переживал всякую ситуацию. Как сочетается это качество его характера с холодностью его стихов?

Его стихи не холодны, так воспринимается то онтологическое знание, которым они пропитаны. Его не ждут в стихах, его вообще не ждут от поэтов — "поэзия должна быть глуповата". По крайней мере, в русской, пушкинской, традиции. Бродский писал формулами, строки его стихов и эссе можно цитировать, как пословицы. Сейчас молодое поколение к его посланиям нечувствительно.

У меня другие наблюдения: мы сейчас делаем антологию современной женской русской поэзии, в которую включены поэты от двадцати до восьмидесяти лет. И я вижу, как у молодых всюду рассеяны образы, рифмы, выражения, прямые цитаты из Бродского, как будто его словарь уже у них в крови.

Да, но им кажется, что они с этим просто родились, как с родным языком.

Как при столь раннем знакомстве с поэзией Бродского и при такой любви к его стихам вы избежали его влияния?