Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005)

Я думаю, что этот момент был очень двойственным: было и то и другое. Вот эту реплику, которую я привожу и которую он сказал около дома, около ограды Преображенского собора, он сказал: "Уехать отсюда — невозможно, но и жить здесь — немыслимо!" Мысль об отъезде у него, безусловно, была. Я помню… этого я, кстати, никогда не писал, пожалуйста, вы можете впервые это опубликовать. У нас был такой приятель — Майк Туми, ирландец, который работал на британских выставках, и вот мы с Бродским ходили туда в гости к ним, там нас хорошо кормили, поили виски. Особенно вкусным был консервированный язык, который мы назвали English language. Обычно выставка была в Москве в Сокольниках. А тут почему-то Майк Туми попал в Питер, меня там не было, и он позвал Бродского на обед на английское судно, которое стояло в Ленинградском порту. Об этом мне Бродский рассказывал, я запомнил на всю жизнь его фразу. Он сказал: "Вы себе не представляете, Михаил, что я почувствовал, когда оказался на судне под британским флагом!" Я бы не сказал, что его советская власть специально выгнала, но вся жизнь, все это существование, то давление, которое выпало на него, — а он как человек тонкий, гениально одаренный, он это давление чувствовал гораздо сильнее, чем обычный человек, — и конечно, вся советская действительность его выдавливала и выталкивала. И в конце концов, это не могло так или иначе не произойти. Слава тебе, Господи, что это так произошло, потому что с ним могло здесь случиться все, что угодно.

Большинство недоброжелателей Бродского и на Западе и в России до сих пор считают, что преследование властей сделало Бродскому "классическую биографию", как предсказала Ахматова. В какой степени эта биография способствовала его международной славе?

Эти обстоятельства, безусловно, способствовали славе, или как бы сказали сегодня: все это было неплохим пиаром. Но заметим, однако, что примерно в таких же обстоятельствах уезжали еще десятки писателей, но почему-то никто из них не получил Нобелевскую премию, ни Синявский, ни Максимов. Да, этот элемент существует в его биографии, но биография есть биография, какая она есть.

Кстати, как вы относитесь к запрету наследниками поэта писать биографию Бродского в ближайшие сорок два года?

Я считаю, что это глупый запрет. Никакие наследники не могут себе присвоить никакого писателя, никакого поэта, тем более великого. Таким запретом они могут только ухудшить дело, потому что в таком случае за это возьмутся скорее люди не вполне добросовестные и желающие на этом заработать, чем те, кто мог бы этим заниматься с пользой для дела и на высоком уровне.

Вам не кажется, что именно потому, что политический элемент в его биографии так акцентирован другими, в какой- то степени объясняется тот факт, что сам Бродский отказывался говорить о преследовании КГБ, отказывался подчеркивать роль суда и Фриды Вигдоровой, на что многие обиделись, отказывался осуждать Советский Союз, то есть всячески пытался оттеснить эти политические моменты своей биографии и хотел, чтобы о нем судили прежде всего как о поэте?

Я как-то об этом не думал, потому что я не так много читаю подобной литературы по разным причинам, мне хватает трехтомника Бродского для того, чтобы об этом размышлять, но думаю, что в этом есть доля истины, потому что делом его жизни была поэзия и литература. Ему, конечно, претило, когда его переводили в политическую часть спектра. Я об этом с ним никогда не говорил, да и не было повода, тем более что после его эмиграции мы с ним увиделись всего один раз, только в 1995 году, 5 марта. К тому же он с некоторой брезгливостью относился к политике вообще, как, впрочем, и я.

Еще одно принципиальное расхождение Бродского с Солженицыным.