Иосиф Бродский глазами современников (1996-2005)

Александр Иванович и Мария Моисеевна меня любили. Я много раз приходил в их дом, они ко мне относились как к человеку, которому можно было доверять. Когда Иосиф был в ссылке, им надо было звонить с переговорного пункта в Архангельскую область. Я часто их сопровождал в эту переговорную контору, поскольку обстановка там была неприятная. Были и другие разные дела; они всегда знали, что мне можно позвонить, и я это сделаю. Они были очень похожи на моих собственных родственников, и мне было с ними легко.

А самый его отъезд вы помните?

Самый его отъезд я помню. Он происходил исключительно в большой спешке, все это случилось очень быстро. Хотя у него и у нас было такое предчувствие, что это может случиться. Было понятно, что его из России будут выживать, поэтому я не до конца разделял идею тоски по родине. А вот что было не ясно, это что Александра Ивановича и Марию Моисеевну никогда не выпустят за границу. Вот это оказалось неслыханной подлостью властей. Бродский же не был политическим деятелем или диссидентом, их злило, понятно, что он великий поэт и они не в силах это отменить. И особенно это злило даже не московских больших начальников, а ленинградских местных подлецов.

Макс Волошин говорил, что главное произведение поэта — это сам поэт. Вы наблюдали, как Бродский создавал свою личность?

— Это я наблюдал и пытался здесь сказать об этом, очень значительное самообразование, следование своему пути в жизни, склонность к философскому анализу, поездки в экспедицию, природа, которую можно было наблюдать, понимание людей, женщины — все вместе это и создавало личность Бродского.

Что есть у Бродского, чего нет ни у одного русского поэта?

Меня всегда привлекал необычный философский и аналитический подход к жизни, который я у него видел, мне также нравились неожиданные сравнения несравнимых вещей и отношений, которыми так богаты его стихи. Технически мне в его стихах нравились переносы из одного четверостишия в другое на середине предложения, создается такой интересный длинный ритм. Насчет "чего нет ни у одного русского поэта", я, как не филолог, не владеющий их терминологией и приемами сравнительного анализа, говорить много не должен, но связь с поэзией Мандельштама для меня очевидна. Вот вы меня про это спросили, и может, напрасно, вот я и пытаюсь вам добросовестно ответить, в то время как Иосиф Александрович уже предупредил, что я "в поэзии кусаю очень юного ежа".

По мнению Рейна, Бродский шел по лезвию между теизмом и атеизмом. Кто для вас Бродский в религиозном отношении — христианин, иудей, кальвинист, атеист?

Конечно, с одной стороны, все мы вышли из советского атеистического общества, но к этому у Бродского было плохое отношение. Для меня очень важно, например, что он к своему еврейству относился как к данности, к тому, что с ним навсегда… Для него это было нормально — быть евреем, он воспринимал это гораздо спокойнее, чем многие, хотя не сталкиваться в России с ее глубокой антисемитской традицией, я думаю, никто не может, а это делает ситуацию еврея в России далеко не нормальной. Надо пожить вне России, чтобы это понять, и даже там некоторые этого ощущения не приобретают. Я сам не тот человек, который может хорошо понять религиозность Бродского. Конечно, у него были большие поиски на христианском пути, это очевидно из его рождественских стихов и многих других, но какую-то грань он не хотел переступать. Израильское государство он не уважал, отказывался туда ехать, боялся, видимо, попасть в слишком узкую категорию, посмеивался, когда его включили в книгу "Знаменитые евреи". Но с другой стороны, было довольно много евреев, которые крестились и потом стали христианскими писателями и заметными и активными христианскими деятелями, и хотя я целиком согласен с тем, что это их глубоко личное дело, но я всегда чувствовал какой-то дискомфорт с этим. Я думаю, что чувство внутреннего такта не позволило Бродскому встать на такой путь. Но это моя персональная точка зрения, ничем она не обоснована.

Он отказывался об этом говорить.