Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Наступили страшные времена.
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки.
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.

Первые две строки этого стихотворения из «Реквиема» подсказаны монологом из «Макбета»[91]:

Отчизна наша бедная от страха
Не узнает сама себя! Она
Не матерью нам стала, а могилой,
Где улыбаться может только тот,
Кто ничего не знает…[92]

«Осужденных полки» пополнялись близкими друзьями и соратниками Ахматовой по литературной работе. 14 апреля 1938 года, в день своего пятидесятилетия на Колыме был расстрелян поэт Владимир Нарбут. 21 апреля того же года на расстрельном полигоне «Коммунарка», близ Москвы, расстрелян Борис Пильняк. 27 декабря на Второй речке под Владивостоком погиб Осип Мандельштам.

В одном из своих последних выступлений, речи «О назначении поэта», прочитанной в феврале 1921 года, Александр Блок говорил: «Пушкина тоже убила вовсе не пуля Дантеса. Его убило отсутствие воздуха. С ним умирала его Культура»[93]. Не все умершие в годы сталинских репрессий погибли от пуль. Отсутствие воздуха тоже убивало: и Михаила Булгакова, умершего в 40 лет, 10 марта 1940 года, и Марину Цветаеву, покончившую с собой 31 августа 1941-го.

Но разговор, закончившийся на земном пути, Ахматова продолжала «на воздушных путях» — и прежде всего в стихах, обращенных к ушедшим и написанных так, что они выходят за пределы обычного жанра эпитафии:

Все мы немного у жизни в гостях,
Жить — это только привычка.
Чудится мне на воздушных путях
Двух голосов перекличка.

Двух? А еще у восточной стены,

В зарослях крепкой малины,
Темная, свежая ветвь бузины…
Это — письмо от Марины.

Бытие не определяет поэтическое сознание, но условия, в которых живет поэт, могут отражаться в особенностях его языка и выборе творческой стратегии. Оказавшись без возможности опубликовать свои стихи, теряя друзей и собеседников, Ахматова продолжает писать. Никаких «тридцати лет молчания» в ее поэзии не было, вопреки утверждениям ряда критиков и расхожему мнению неискушенной читательской аудитории[94]. Она продолжала писать. Все это время в ее поэтическом языке шли глубинные, возможно, неосознаваемые процессы, определившие своеобразие стихов 1940–1960-х годов. Сформировались новые особенности индивидуального поэтического языка — или, как говорят ученые, идиостиля, — которые, подобно отпечаткам пальцев, позволяющим идентифицировать человека, стали узнаваемым отпечатком ее стиля. Многие из них были усвоены следующим поэтическим поколением, молодыми поэтами, среди которых был и Бродский, но об этом чуть позже.

В программном эссе «О собеседнике» Осип Мандельштам писал об отличии поэта от литератора. «Литератор всегда обращается к конкретному слушателю, живому представителю эпохи». И в этом смысле он должен соотносить себя с эпохой и быть понятным широкой аудитории. Поэт, по словам Мандельштама, «связан только с провиденциальным собеседником»[95]. И этот собеседник не нуждается в объяснениях и разъяснениях. Не в том смысле, что понимает все нюансы душевного состояния автора и мотивировки, управляющие выбором того или иного слова или приема. Это лишило бы поэзию той ауры смутной неопределенности, за счет которой она и существует. Провиденциальный собеседник наделен возможностью видеть ключи, внутреннюю разметку стихотворения и знанием поэтической традиции, позволяющим вписывать данное конкретное стихотворение в контекст бесконечной и многоголосой поэтической переклички «на воздушных путях».

Эта перекличка — естественная реакция в эпоху, когда собеседники по поэтическому цеху погибли, брошены в тюрьмы и лагеря или просто молчат.

Все души милых на высоких звездах.
Как хорошо, что некого терять
И можно плакать. Царскосельский воздух
Был создан, чтобы песни повторять.

Повторяя строки и образы, обращаясь к погибшим поэтам, Ахматова восстанавливает контекст разговора. Один из ярких примеров этого — цикл «Венок мертвым», создававшийся на протяжении более чем двадцати лет: стихотворения цикла датируются от 1938-го до 1961 года.