Иосиф Бродский и Анна Ахматова. В глухонемой вселенной

Возможный выход из «глухонемой вселенной», в культурном вакууме которой наследие прошлого представлено лишь как «обрывки старых арий», — спроецировать себя на это прошлое, слиться с ним, как с пейзажем. Стать его частью и таким образом сделать его настоящим.

Такого рода аналогии вообще одно из фундаментальных качеств нашего мышления, но Бродский делает это сознательным приемом, выводя из автоматизма и развертывая в целостное художественное полотно. Героями этой картины оказываются Одиссей, Данте, Джон Донн, Цветаева, Ахматова — список можно расширить, неизменным остается соотнесение собственной судьбы — человеческой или литературной, с судьбой предшественников. Не как эпизодическое размышление, а как жизнетворческая практика.

Влияние Ахматовой на Бродского, разумеется, не исключительно. В отдельные периоды его творчества другие поэты становились важнее. Да и не складывается поэтическая система из элементов поэзии предшественников, как игрушечный дом из кубиков. Но во многом именно ахматовское влияние стало для него — мы не знаем, осознанно или нет, — первым толчком к тому, чтобы задуматься о том, что такое поэзия и где ее корни.

Дальше начиналась его собственная биография, в которой мотив взгляда назад, столь важный для Ахматовой, возникал все настойчивее и, наконец, после перемен на родине должен был вылиться в решение — возвращаться или нет?

Когда в ответ на многочисленные предложения приехать в Ленинград, ставший Санкт-Петербургом, Бродский посылает первому мэру А. А. Собчаку сборник «Конец прекрасной эпохи» с автографом «Городскому голове от городского сумасшедшего. Иосиф Бродский»[450], — это не просто шутка поэта. Это развернутый ответ, в котором значимо всё. Но для того, чтобы понять его, нужно знать ахматовские стихи — и отношение Бродского к повороту, обороту, взгляду назад в ее поэзии. Смог ли городской голова прочесть подтекст?

Все ушли, и никто не вернулся,
Только, верный обету любви,
Мой последний, лишь ты оглянулся,
Чтоб увидеть все небо в крови.
Дом был проклят, и проклято дело,
Тщетно песня звенела нежней,
И глаза я поднять не посмела
Перед страшной судьбою своей.
Осквернили пречистое слово,
Растоптали священный глагол,
Чтоб с сиделками тридцать седьмого
Мыла я окровавленный пол.
Разлучили с единственным сыном,
В казематах пытали друзей,
Окружили невидимым тыном
Крепко слаженной слежки своей.
Наградили меня немотою,
На весь мир окаянно кляня,
Обкормили меня клеветою,
Опоили отравой меня
И, до самого края доведши,
Почему-то оставили там.
Любо мне, городской сумасшедшей,
По предсмертным бродить площадям.

Приложение

АННА АХМАТОВА

Венок мертвым

I. Учитель

Памяти Иннокентия Анненского

А тот, кого учителем считаю,

Как тень прошел и тени не оставил,
Весь яд впитал, всю эту одурь выпил,
И славы ждал, и славы не дождался,
Кто был предвестьем, предзнаменованьем,
Всех пожалел, во всех вдохнул томленье —
И задохнулся…

1945

II

De profundis…[451]

Мое поколеньеМало меду вкусило. И вот
Только ветер гудит в отдаленье,
Только память о мертвых поет.
Наше было не кончено дело,
Наши были часы сочтены,
До желанного водораздела,
До вершины великой весны,
До неистового цветенья
Оставалось лишь раз вздохнуть…
Две войны, мое поколенье,
Освещали твой страшный путь.

1944, Ташкент