Если Военный трибунал при судебном рассмотрении дела о лице, совершившем побег или перелет за границу, не признает его виновным в измене Родине, органам НКГБ входить с представлением в Особое совещание при НКВД СССР о возвращении из ссылки членов семей таких лиц».
Эти варварские карательные меры в реальности лишь продолжали традиции предвоенной сталинской юстиции.
Еще 8 июня 1934 года был принят закон, карающий за измену Родине. В случае побега или перелета за границу военнослужащего члены его семьи, совместно с ним проживавшие или находившиеся на его иждивении, подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные места Сибири на пять лет.
Закон был совершенно средневековый, вводящий коллективную ответственность за проступок. Но для Сталина в этом не было ничего нового.
В Гражданскую войну во время обороны Петрограда Сталин вместе с хозяином города Григорием Евсеевичем Зиновьевым подписали еще более отвратительный приказ:
«Семьи всех перешедших на сторону белых будут арестованы, а сами перебежчики и всякие паникеры будут расстреливаться на месте...»
Тридцать лет спустя вождь еще меньше ценил человеческие жизни. 21 сентября Сталин в четыре часа утра продиктовал по телефону шифротелеграмму:
«
Говорят, что немецкие мерзавцы, идя на Ленинград, посылают впереди своих войск делегатов от занятых ими районов — стариков, старух, женщин и детей, с просьбой к большевикам сдать Ленинград и установить мир.
Говорят, что среди ленинградских большевиков нашлись люди, которые не считают возможным применить оружие к такого рода делегатам. Я считаю, что если такие люди имеются среди большевиков, то их надо уничтожать в первую очередь, ибо они опаснее немецких фашистов.
Мой ответ: не сентиментальничать, а бить врага и его пособников, вольных или невольных, по зубам. Война неумолима, и она приносит поражение в первую очередь тем, кто проявил слабость и допустил колебания. Если кто-либо в наших рядах допустит колебания, тот будет основным виновником падения Ленинграда. Бейте вовсю по немцам и по их делегатам, кто бы они ни были, косите врагов, все равно являются они вольными или невольными врагами. Никакой пощады ни немецким мерзавцам, ни их делегатам, кто бы они ни были.
Просьба довести до сведения командиров и комиссаров дивизий и полков, а также до Военного совета Балтфлота и командиров и комиссаров кораблей».
Первый замнаркома внутренних дел Меркулов был в тот момент членом военного совета Ленинградского фронта...
4 сентября командующий Резервным фронтом Жуков докладывал Сталину и начальнику Генштаба Шапошникову о подготовке Ельнинской операции. Сообщил, что создается выгодная ситуация для удара, что подтверждается показаниями перешедшего на сторону Красной армии немецкого солдата.
Сталин недовольно заметил:
— Вы в военнопленных не очень верьте, спросите его с пристрастием, а потом расстреляйте.
Жуков, заканчивая разговор, попросил:
— Прошу вас разрешить немедленно арестовать и судить всех паникеров, о которых я докладывал.
Сталин с готовностью поддержал командующего фронтом:
— Мы приветствуем и разрешаем судить их по всей строгости...
Как и следовало ожидать, жестокие приказы развязали руки рьяным службистам и откровенным садистам.
5 июля военный прокурор Витебского гарнизона военюрист 3-го ранга Глинка докладывал военному прокурору Западного фронта диввоенюристу Румянцеву:
«Вчера, 4 июля, мною арестован и предан суду военного трибунала бывший начальник тюрьмы Глубекского района Витебской области, ныне начальник Витебской тюрьмы, сержант госбезопасности, член ВКП(б), который 24 июня вывел из Глубекской тюрьмы в Витебск 916 осужденных и следственно-заключенных.
По дороге этот начальник тюрьмы Приемышев в разное время в два приема перестрелял 55 человек, а в местечке около Уллы, во время налета самолета противника он дал распоряжение конвою, которого было 67 человек, перестрелять остальных, и было еще убито 65 человек.
В этих незаконных расстрелах начальник тюрьмы сам принимал участие с револьвером в руках. Свои действия объясняет тем, что якобы заключенные хотели бежать и кричали: «Да здравствует Гитлер!»
Гарнизонный прокурор описал ситуацию в городе:
«Тревога и паника усилились еще и тем, что в городе стало известно, что ответственные работники облорганизации эвакуируют сами свои семьи с имуществом, получив на железнодорожной станции самостоятельные вагоны. Когда я об этом заявил в обкоме партии, мне сказали, что эвакуацию семей ответственных работников якобы разрешил ЦК компартии Белоруссии...
Милиция работает слабо, НКВД также сворачивает свою работу. Все думают, как бы эвакуироваться самому, не обращая внимание на работу своего учреждения...»