Ёсико

Чтобы отблагодарить Танэгути за неоценимую помощь в столь деликатном вопросе, Ёсико решила устроить ужин в скромном японском ресторане рядом с Хаттори-билдинг на Гиндзе. Заказали отдельный кабинет с татами. Пришел Лутц. Приглашали Кавамуру, но тот, услышав имя Танэгути, сразу же вспомнил, что как раз в это время у него важная встреча. Пришел Исаму, хотя и не очень охотно. Предполагалось, что вечеринка не будет слишком веселой. Обычное обрядовое мероприятие — одно из тех, без которых японское общество не может существовать. Ёсико лично удостоверилась, что блюда подаются только самые дорогие. Обслуживали их на высшем уровне, и еда была, как бы лучше выразиться, очень изысканная. Ёсико в знак благодарности протянула Танэгути тщательно упакованный подарок: фигурку низенького толстяка с кривым ртом и хитрыми глазками. Я заметил, что на левой руке у него не хватало мизинца.

— Это от моего мужа и от меня, — сказала Ёсико.

— Нет! — Исаму скорчил рожицу упрямого ребенка. — Нет, это только от Ёсико…

Ёсико рассмеялась, метнула на него сердитый взгляд, притворяясь, что это была шутка, и сказала что-то вроде «не обращайте на него внимания». Танэгути что-то проворчал и отложил пакет в сторону, не развернув. Ворчание было его вкладом в застольную беседу. Иногда Лутц пытался это ворчание перевести, отчего настроение Исаму портилось еще больше.

— Я знаю, — повторял он. — Я говорю по-японски.

26

Некоторые семейные пары от частых расставаний лишь процветают, разлука обостряет их страсть. Другие не могут даже ночь провести друг без друга. Что до меня — не знаю. Я просто сторонний наблюдатель. Не могу сказать, что я когда-либо влюблялся. Вожделел кого-нибудь частенько — это да. В Японии это мое нормальное состояние. Но любить всей душой, жить только с одним человеком и больше ни с кем другим, иметь родственную душу, которая делит с тобой постель, заниматься любовью со своим самым близким другом — это то, чего я никогда не испытывал и не желал бы. В любви каждый отдельный человек трансформируется в иную сущность — коллективную, в сущность пары. В вожделении я тоже теряю себя, но, получив удовольствие от обладания другим человеком, хочу вернуть свое «я» обратно. Таким образом, у меня есть любовники — и есть друзья. Мне нравится наблюдать, как другие пытаются стать парой, но у них ничего не получается, и они повторяют эту попытку раз за разом с новыми партнерами. Я восхищаюсь силой их духа — или, лучше сказать, безрассудством. Сам я привык жить без иллюзий, но ценю их в других.

Дополнительные сложности — непременное условие моего вожделения. В Огайо меня давно бы уже арестовали за то, что мне нравится делать. В Токио я волен делать все что душе угодно. Да, я тащу за собой весь багаж моего американского пуританского прошлого. С того первого славного дня в разрушенной Иокогаме я, конечно, повыбрасывал за борт очень много этого тяжкого груза, хотя, конечно, не весь. Иногда я мечтаю жить, как все эти семейные пары, счастливые, как коровки на лугах. А иногда хочу стать японцем, таким, чтобы моя японскость не вызывала сомнений, и пропаривать свое коллективное эго в громадной и жаркой общественной бане с миллионами тех, кто выглядит, говорит и мыслит точно так же, как я. И это тоже один из способов потери себя.

Но я не японец и не счастливый отец-производитель. Одно из величайших благ жизни в Японии заключается в том, что человека с сексуальной девиантностью окружающие не сажают в своем сознании в отдельную коробочку. Понятно, у каждого свои обязанности. Но как только японец обзаводится женой и создает семью, то каким образом он достигает сексуального удовольствия, становится его личным делом. Что касается иностранцев, здесь нет никаких коробочек, есть один громадный ящик, на котором большими яркими буквами написано: «Гайдзин».

В случае с Исаму и Ёсико я видел, что конец их счастливой совместной жизни начал приближаться задолго до того, как это случилось на самом деле. Случай с пластиковыми шлепанцами выявил трещины, которые расползались, превращаясь в широкие щели. Представления Исаму об идеальной японской жизни оказались фантазией, разделять которую долго Ёсико не могла. Она была кинозвездой. Ей хотелось играть много разных ролей. Та же единственная роль, которую Исаму написал для нее, вряд ли могла удержать ее надолго. Бродвей и Голливуд манили ее с прежней силой. Настало время уходить из Страны грез и идти дальше. Бывает, какие-то пары расходятся, и каждый двигается дальше сам по себе, точно реки, разделившиеся на рукава. Для Исаму и Ёсико этот разрыв явился кульминацией самого грозного из целого ряда штормов, который превратил и без того потрепанное здание их семейной жизни в кучу обломков. В ночь, когда этот шторм налетел, я навещал их в Камакуре последний раз.