Ёсико

В Токио приехал голливудский продюсер, которого звали Норман Уотерман. Он присматривался к Ёсико как к возможной претендентке на роль в новом фильме — что-то про японских жен американских солдат. Ёсико пригласила его на ужин, не спросив об этом Исаму. Сопровождать заморского гостя выпало мне.

Уотерман оказался не совсем в моем вкусе. Маленький плотный мужчина с громким голосом, обожавший дорогие ботинки, он очень надеялся, что я подгоню ему какую-нибудь местную цыпочку. Девочки — вот что ему нравилось больше всего. Он не стал использовать выражение «девочки в кимоно» (он говорил «цыпочки»), но именно их-то он и искал. Я посадил его в такси и сунул в руку бумажку, нацарапав на ней адрес одного очень известного массажного заведения. Обычно водителям токийских такси следует давать самые подробные инструкции, как подъехать к нужному месту. Только не к этому. Его знали все. Когда Уотерман вернулся оттуда, на его небольшом чистом лице светилась широкая улыбка, как у виляющего хвостом шаловливого пса, который только что отобедал чудесной сахарной костью.

Хотя на самом деле он был совсем не плохой. Нас объединяло пристрастие к фильмам Престона Стерджеса, особенно нам обоим нравился его фильм «Прекрасная блондинка из Бэшфул Бенд», в съемках которого Уотерман участвовал в незаметной должности помощника ассистента продюсера. До тех пор пока мы не касались темы цыпочек и говорили о кино, мы прекрасно ладили.

Вечер выдался душный. Последние цикады лениво скрипели под звездным небом. Исаму, не интересовавшийся ни Престоном Стерджесом, ни кинофильмами, ни перспективами голливудской карьеры Ёсико, возненавидел Уотермана с первого взгляда. Он едва замечал его присутствие, а Ёсико все рассказывала, какие у нее замечательные друзья: Чарли Чаплин, Юл Бриннер, Кинг Видор, Эд Салливан… и так далее, и так далее. Уотерман был очарован.

— Вам понравится работать в Лос-Анджелесе, — сказал он, и его рокочущий голос разносился над рисовыми полями до самого дома Намбэцу, где сэнсэй резал для нас сасими.

— Надеюсь, вам нравится японская еда, — сказала Ёсико.

— Нравится? — улыбнулся Уотерман. — Я ее просто обожаю! Скияки, тэмпура!

Исаму посмотрел на него как на дикую человекообразную обезьяну. Намбэцу, к моему облегчению и, признаться, удивлению, на сей раз вел себя хорошо, даже когда Уотерман неправильно произнес его имя. Намбэцу просто улыбался, распространяя вокруг себя благожелательность, с видом взрослого, попавшего на детский утренник. Уотерман был из тех американцев, с которыми японцы знали как управляться, не то что с этими чокнутыми гайдзинами, которые так стремятся походить на них. Уотерман вел себя как стопроцентный иностранец. Здесь никаких сюрпризов не было. А Намбэцу, как все японцы, поощрял предсказуемость. Он налил Уотерману саке. Тот несмело запротестовал:

— Я не очень люблю выпивать, господин Намбису. Если вы будете так наливать, мне очень скоро крышу снесет.

— Крышу снесет?

Я объяснил, что это значит. Намбэцу махнул рукой.

— Ерунда, — сказал он. — Все иностранцы сильные. Давайте еще!

Очень скоро лицо Уотермана стало тревожно красным, словно он перегрелся на солнце. Его голос загремел еще громче обычного. Как и многие не привыкшие к употреблению крепких напитков, выпивал он свои порции очень быстро, побуждая Намбэцу подливать ему в чашку снова и снова. Исаму, явно желая накалить обстановку, отказался говорить по-английски, а потому нам с Ёсико приходилось переводить то немногое, что он произносил на своем ломаном японском. Несмотря на свой рокочущий голос, Уотерман был не так уж и толстокож, чтобы не понять враждебности Исаму. По-своему, по-американски, он попробовал снять напряжение, витавшее в воздухе.

— Эй, Исаму, — сказал он, — взбодритесь. Я слышал, вы знаменитый художник. У вас были в последнее время выставки в Штатах?

Лицо Исаму потемнело. Неловкая пауза заполнилась стрекотанием усталых цикад.

— Я постоянно говорю ему об этом, Норман! — сказала Ёсико, изо все сил стараясь казаться веселой. — Он просто застрял здесь, в Японии.

Намбэцу был на кухне, готовил следующее блюдо. В гостиную потянуло ароматом жаренной на гриле макрели.

— Я схожу в дом, — улыбнувшись, сказала Ёсико, — принесу каталог последней выставки Исаму-сана в Токио…

Исаму велел жене оставаться там, где сидит. Но Уотерман сказал, что он с удовольствием бы посмотрел. Предчувствуя приближение очередной бури, я не сказал ничего. Я знал, когда не нужно высовываться. Ёсико вышла и застучала во тьме сандалиями.

— Ну, и когда же вы возвращаетесь в Штаты, Исаму? — настаивал Уотерман. — На самом деле здесь очень здорово, просто великолепно. Но вы же не можете похоронить себя навечно в этой глуши. Вам нужно устраивать выставки в Нью-Йорке, в Лос-Анджелесе. Там, где идет жизнь. Посмотрите на Ёсико! Она знает, что к чему…

Исаму ошеломленно уставился на него.