Ёсико

Я спросил Эллингера, потребовал ли кто-нибудь выкуп. Нет, об этом с ним еще никто не говорил. Угрозы поступали? Он покачал головой. Тогда я решил поговорить с одноглазым греком, который сидел, как на насесте, на одном и том же стуле в вестибюле гостиницы, искоса посматривая в газету и не очень интересуясь ее содержанием. Маленький скрюченный негодяй: просто заговорив с ним, чувствуешь, что запачкался. Он сказал, что ничего не видел, не слышал и вообще ничего не знает. Занимается своим делом и пьет утренний кофе. Все, чем он смог помочь, был совет посмотреть русские газеты.

— Если это русские, цена будет объявлена в утренних рекламных объявлениях, — сказал он.

Эллингер, разумеется, ни прикасаться к этим «антисемитским бумажкам», ни тем более читать их не мог. Но так или иначе, в газетах в тот день ничего не появилось.

На следующий день, когда Эллингер окончательно превратился в невнятно бормочущую развалину, я получил приглашение встретиться с капитаном Накамурой в штаб-квартире военной полиции на Большом проспекте. Это здание, которое местные называли «Чертов дом», когда-то было русским банком. За массивными колоннами скрывались громадные стальные двери. Поговаривали, что в тихие дни из подвальных камер, чьи окна у самой земли закрыты тяжеленными железными решетками, до прохожих доносятся нечеловеческие вопли. Офис Накамуры находился на втором этаже, куда вела широкая мраморная лестница. Кроме карты Маньчжоу-го, на стенах кабинета никаких украшений не наблюдалось. Круглолицый, с пухлыми розовыми руками и усами-щеточкой над тонкогубым ртом, Накамура даже не потрудился подняться из-за стола, когда я вошел. К моему удивлению, я увидел, что рядом с ним в уютном кресле сидит Мурамацу.

— Вы знакомы? — поинтересовался Накамура.

Я сказал, что мы встречались. Мурамацу повернул ко мне свое бледное, изрытое оспой лицо, но ничего не сказал.

Беседу Накамура вел на вульгарном хиросимском диалекте. Борьба с американскими империалистами, сообщил он, сильно подрывает наши ресурсы. Напряжение ощущается и в Маньчжоу-го. Чтобы финансировать нашу столь важную миссию и продолжать войну, нужен каждый цент, который мы только сможем собрать. Евреи, чьи жизни мы защищаем с такими проблемами для нас самих, не горят желанием помочь нам в наших проблемах. Поэтому было принято решение, как он выразился, «стрясти немного монет с еврейского денежного древа». Гордясь произнесенной фразой, он обнажил ряд золотых зубов, тут же отразивших свет настольной лампы. Обращаю внимание, продолжил он, на этот неприятный эпизод с исчезновением сына Эллингера. От этих слов я вдруг похолодел, а по шее побежали струйки пота. А ведь я и правда не обращал на это внимания. Бывало, подслушивал то один тайный разговор, то другой — к этому в Маньчжоу-го все привыкли. Но только теперь я осознал всю цепочку с предельной ясностью: Клуб поклонников Ри Коран — полковник Ёсиока — Мурамацу в прозрачных шелковых носках — и юный актер, сын харбинского еврея.

— Он в руках наших русских друзей, — продолжил Накамура. — Они знают, как обращаться с богатыми евреями. — Он взглянул на Мурамацу, провел сероватым языком по щеточке усов. И снова посмотрел на меня: — Вы друг Эллингера, и мы наблюдали за вами, когда вы бродили по городу вместе с этим мальчиком. — Тут меня затошнило, и я лишь надеялся, что этого никто не заметил. — Скоро потребуют выкуп. В ваших интересах — как, впрочем, и в наших, — чтобы вы убедили этого еврея его заплатить. Да смотрите, хотя бы на этот раз сделайте все как надо.

И хотя все это было произнесено с улыбкой, я понял, что угроза серьезная. Мой провал задания по ликвидации Восточной Жемчужины не прошел незамеченным. Я ненавидел надменный тон проклятого коротышки, но другого выбора не было. Это была единственная возможность спасти Макса. Даже при поддержке Амакасу все силы военной полиции и организованного криминала были против меня. Позже я догадался, что человеком, который информировал военную полицию о передвижениях Макса Эллингера, и был тот одноглазый грек. Очень хотелось его задушить, но в сложившейся ситуации это было бы неразумно.

Когда через пару дней в русской фашистской газетенке «Наш путь» появилось анонимное объявление с требованием выплатить за Макса пятьдесят тысяч долларов, я сказал своему другу, что он должен сделать это немедленно. Эллингер, однако, не хотел об этом слышать. «Как они смеют! — кричал он. — Почему я, скромный бизнесмен, который за свою жизнь не обидел и мухи, почему я должен разоряться из-за гангстеров? Это произвол! Произвол!» Я конечно же с ним соглашался, но все же пытался убедить в том, что выбор у него небольшой. Не вдавался в детали, но намекнул, что знаю, кто скрывается за всем этим. «Макс — гражданин Франции!» — вопил Эллингер и грозился пойти во французское консульство. Я сказал, что это лишь ухудшит его положение. Но старик своего мнения не изменил. А через два дня в отель «Модерн» доставили конверт. Внутри, завернутый в кусок газеты «Наш путь», лежал красноватый, как маленькая сосиска, палец.