Йот Эр. Том 1

Нина, хотя и была санитаркой, нередко привлекалась к участию в операциях. Дело в том, что у нее была редкая группа крови – сейчас эта группа обозначается как 0(I), – которую можно было переливать людям с любой другой группой. Когда требовалась экстренная операция и не было времени возиться с определением группы крови оперируемого либо не имелось консервированной крови нужной группы, Нину использовали как донора для прямого переливания крови.

За донорство полагалось усиленное питание. Надо ли говорить, что, кроме горячего сладкого чая, который Нина выпивала там же, на месте, все причитающиеся ей продукты она старалась отнести домой, маме и бабушке? Правда, это не всегда удавалось. Когда старый хирург Лев Арнольдович замечал, что девочка откладывает свой донорский паек в сторону, он садился рядом с ней и сердитым голосом, не допускающим возражений, прикрикивал на нее:

– А ну, все слопать немедленно! Пока не проглотишь, никуда не отпущу!

Ничего не поделаешь – приходилось есть. И Нина ела, чувствуя, как она кусочек за кусочком отнимает у своих родных. Но даже и тут девочка, улучив момент, ухитрялась что-нибудь припрятать, делая вид, что все уже съедено. А дома снова приходилось выдерживать баталию. Мама с бабушкой ополчались на нее вдвоем, и, чтобы не расстраивать их окончательно, тоже приходилось съедать что-нибудь из принесенного с собой.

Работа в госпитале, домашнее хозяйство, уход за своими родными, изматывающие душу переживания – все это сказывалось на девочке не лучшим образом. Лев Арнольдович, видя состояние Нины, несколько раз подходил к ней со шприцем и говорил:

– Давай руку! Быстро, пока никто не видит! Витаминчики вколю…

Но уколы эти доставались ей не часто. Ведь девочку и так, вопреки всем правилам, снабжали редкими лекарствами, находившимися на строжайшем учете.

Госпиталь был хорошей школой для постижения человеческих характеров, проявлявших себя в тяжелейших условиях. Кто и как переносит боль, как раненые относятся друг к другу и к персоналу, как ведут себя врачи, медсестры, санитарки… Хуже всего, по наблюдениям Нины, переносили свои ранения летчики. Заходя в их палату, она тут же сталкивалась с бесконечными жалобами и стенаниями. Многие проклинали всех подряд – фашистов, судьбу, командование, врачей, родных и близких… Наверное, на многих этих молодых ребят действовал страх остаться без неба. Спуститься с небес на землю, утратить чувство полета, слияния с крылатой машиной, да и превратиться из элиты вооруженных сил, каковой они себя считали, в обычного человека, к тому же еще и искалеченного, – для многих это представлялось кошмарной перспективой.

Некоторые раненые впадали в полное уныние, полагая, что отныне станут обузой своим родным. Иногда небеспочвенно: не столь уж редки были и драмы, вызванные тем, что жены некоторых искалеченных воинов просто-напросто отказывались от них. После такого кое-кто из калек пытался покончить с собой, и одному из них это удалось – с колоссальным трудом добравшись до окна, он выбросился на улицу.

Однако было и другое. Как часто родные, приезжавшие в госпиталь, заливались слезами от счастья, что их любимый человек, пусть и искалеченный, жив, и, что греха таить, радовались тому, что ему больше уже не придется попасть под пули, бомбы и снаряды. Но особенно запомнился Нине поступок одной молоденькой санитарки, которая решилась расстаться с невинностью с таким же молоденьким пареньком, тяжело раненым. Он через несколько дней скончался, а санитарка родила от него сына, стоически перенося упреки родителей и ни разу не пожалев о своем решении.

Работа в госпитале была нелегка для всех, особенно, как уже говорилось, в дни прихода санитарного поезда, но для хирургов его приход означал работу на износ. Несколько суток подряд, практически без сна, они не отходили от операционных столов. В короткие перерывы взбадривали себя крепчайшим чаем и папиросами – и снова брали в руки скальпель. Выйдет хирург, пошатываясь от усталости, из операционной, рухнет на стул или на продавленный диван, а ему тут же кто-нибудь из персонала, не занятого на операциях, сунет в зубы папиросу, поднесет зажженную спичку… Докурил, и снова к столу – оперировать. Один из хирургов во время операции покрылся испариной, побледнел, но, закусив губы, закончил дело, затем процедил сквозь стиснутые зубы окровавленными губами: «Зашивайте без меня», – и упал на пол.

– Лев Арнольдович! – вскрикнула операционная сестра, склоняясь над ним и щупая пульс. Потом медленно подняла руку к лицу и закусила сжатый кулачок. Пульса не было…

День шел за днем, месяц за месяцем, а известий о Якове Францевиче не приходило.

6. Новое назначение

На вокзале в Москве, куда, по вызову в наркомат, отправился Яков, стоило только сойти на перрон, как к нему подошел неплохо одетый человек в штатском и, предъявив удостоверение, уточнил:

– Полковник Речницкий?

– Да, а в чем дело? – холодок беспокойства пробежал по спине. «Неужели опять арест? Но почему? Нет, арест был бы обставлен иначе…».