ИРАКЛИИ АНДРОНИКОВ

Мать спокойно ответила:

– Может быть, ты и провалился,– этого я не знаю. Только уж это было не

вчера, а позавчера...

– Почему же позавчера?

– Потому что ты домой пришел очень поздно, тебя целый день вчера

будили, спрашивали, когда и куда тебе надо идти. Ты говорил, что тебе больше

никуда никогда ходить не придется. Просил оставить тебя в покое...

Я подпер голову кулаком, перевел взгляд на ковер... Раскисшие,

разлезшиеся, серо–белые, с мышиными хвостиками вместо шнурков стояли возле

дивана бывшие лакированные ботинки Антона Шварца!.. Но мысль о том, что

Шварц вчера выступал босой, привела менн в такое отчаяние, что я заплакал.

Мать спросила:

– Неужели ты думаешь помочь делу тем, что будешь лежать в постели и

плакать?

Я прохрипел:

– Да вовсе я не от этого плачу!.. Мне... Шварца жалко!

А на другой день меня с шумом уволили нз филармонии.

Но – странное дело!– с тех пор я никогда уже так не боялся. И

впоследствии почти полностью преодолел страх.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Стыд меня мучил, но через несколько дней я все же пошел в филармонию.

На концерт. В фойе, в кругу молодых хохочущих композиторов, я увидел Ивана

Ивановича, который что–то рассказывал им, как всегда пулеметно в остроумно.

Заметив меня, ои извинился и, подойдя, положил мне на плечо руку.

– Поскольку на Танеева расчеты плохи,– он хохотнул,– мне хотелось бы

знать, что ты жуешь? У тебя ж нет работы!

Я пробормотал что–то невнятное.

– Я говорил о тебе на радио,– сказал Соллертинский,– Там тебе будут

заказывать небольшие музыкальные конферансы. Вот возьми, передай Вере

Францевне Коукаль...

И вручил мне заранее заготовленную записку.

"Дорогая Вера Францевна! Направляю к Вам Геракла Андроникова, о коем

уже говорил. Этот юный почитатель серьезной музыки, обладающий ведюжин–нымн

познаниями, вступил в еднвоборство с нашей аудиторией и повержен. Тем не

менее он надеется на реванш, в я совершенно уверен, что это в его

возможностях, нбо наш дорогой Геракл за один вечер составил себе легендарное

имя и мог бы поспорить с великим героем древности. Если тот удушал змей,

разрывал пасть Немейского льва, чистил Авгиевы конюшни и осуществил

двенадцать выдающихся подвигов, то наш ленинградский герой, совершив новый

подвиг, совершенно затмил образ своего знаменитого тезки. Он разрушил

вековые основы, на которых по–конлась Ленинградская филармония, а сам

провалился так глубоко, что мы никак не можем вытащить его на поверхность.

Только Вы способны помочь ему, еслв дадите ему комментировать музыкальные

передачи при условии, что между ним и аудиторией встанут директор, редактор

и диктор.

И. Соллертинский".

В Радиокомитете работу мне далн, но каждый раз, когда я там появлялся,

все улыбались. О, я хорошо понимал причины этой веселости!

Вскоре, расставшись с музыкальным вещанием, я стал заниматься

литературой.

Прошло время. Я переехал в Москву, начал выступать со своими рассказами

перед публикой.

Выступления этн давались легко: ведь тут говорил ве я, а мои герон.

Второй раз провалиться мне не пришлось.

Минуло еще несколько лет. И вот однв из солидных московских журналов

решил посвятить моим устным рассказам обстоятельную статью. Писать ее

захотел известный и очень талантливый критик Владимир Борисович Александров.

Но познакомиться с моими рассказами редколлегия могла только в моем

исполнении, поскольку я нх не пишу, а передаю на память и каждый раз

несколько по–другому. Решили позвать меня на заседание редакционной

коллегии. И я несколько часов исполнял перед нею мой тогдашний репертуар.

Смеялись. Потом Александров спросил:

– До того, как вы вышли впервые на эстраду со своими рассказами, вы

когда–нибудь выступали публично?

Ах, зачем он задал мне этот вопрос! Он отнял у меия радость жизии!

Дрожащим голосом, оправдываясь, стыдясь, я стал рассказывать эту историю.

Никто не улыбнулся. Да и нечему было.

– История грустная,– сказал Александров.– Простите, что вызвал вас на

это воспоминание.

Это было зимою 1940/41 года.

Наступила весна. Вышел журнал. И я с величайшим удиилением узнал из

долгожданной статьи, что лучший из рассказов Андроникова – о том, как ои

пропали леи.

Я пришел и ужас! Такого рассказа у меня не было. Я просто вспоминал

гогда подробности своего несчастья.

Но журнал–то прочел не одив я. Прочли и те, кто ходил на мои концерты.

И вот несколько дней спустя в Коммунистической аудитории МГУ мве подали на

эстраду записку: "Расскажите, как вы в первый раз выступали с эстрады".

Я спрятал записку в карман и собрался уже объявить что–то другое, когда

какой–то пожилой человек прямо с места спросил:

– Что вы убрали в карман? Что там написано? Я сказал:

– Меня просят исполнить рассказ, а у меня нет такого.

– Какой рассказ?

– О том, как я в первый раз выступал на эстраде.

– Простите, такой рассказ есть: Александров пишет о нем.

И вдруг весь зал начал требовать: – Первый раз на эстраде!

Что было делать? Оставалось либо уйти, либо исполнить требование. Но