Иресиона. Аттические сказки

– Безумец! Безумец! Что ты пожираешь меня своими глазами? Теперь поздно! Хотя бы ты и убил меня, теперь поздно! Тогда ты должен был убить меня, когда я сказала те проклятые слова, которые мне внушил Аластор… Или Анагир, все равно. Он посягнул на твою честь? Неправда! Я… я была пьяна… то есть нет, не совсем пьяна, а скорее пламя Анагира пылало в моей груди. И он полюбился мне… раз только в жизни, понимаешь? Раз в жизни меня пленили молодость и красота, меня, молодую жену старого мужа. Ты не скажешь, что когда-нибудь я изменила тебе раньше… Но этот раз, с пламенем Анагира в груди, я замыслила недоброе. Он, честный и чистый юноша, встал и удалился. Злость обуяла меня. О, я бы отошла, опомнилась. Но ты вошел в ту же минуту, когда эта злость еще клокотала в моей груди. Я и обмолвилась со злости – пусть, мол, и он пострадает, как страдала я. А ты… а ты… О боги! Боги!

Агнон слушал ее, едва понимая, что он слышит. Долго стоял он как вкопанный. Наконец, точно поняв в чем дело, он бросился к очагу, схватил тлевший сук сосны и замахнулся им на жену. Та не уходила.

– Бей меня, бей меня! Надо было раньше: теперь все равно поздно!

Но Агнон не ударил ее: внезапный шум у входных дверей отвлек его внимание. Через ставни, через щели видно было зарево, точно от множества факелов. Послышались удары во входную дверь. Раздавались крики:

– Выходи, Агнон!

– Выходи, сыноубийца!

– Выходи, нечестивец!

– Месть за Архедема!

– Месть за Анагира!

– Камнями его!

– Камнями обоих!

Входная дверь, новая и крепкая, пока удерживала удары. У крестьян были рогатины и дреколья, но этого было мало.

– Ломов, – послышались крики. – Ломов сюда! Несите ломы!

Агнон метался как зверь. Пробовал выйти через боковую дверь, но и с той стороны были факелы. Смерть была неминуема.

– Анагир! – крикнул он. – Жертву Анагиру!

И схватив с очага тлеющие сучья, расположил их у подножия обоих столбов портала. Туда же стал он сносить и остальные сучья роковых сосен, хранившиеся еще в дровяном сарае. Когда их не хватило, он стал нагромождать корзины, стулья, ларцы, всякую деревянную утварь. Необулу он тоже заставил помогать себе.

– И ты неси! И ты провинилась перед Анагиром!

Вскоре все пространство вокруг портала представляло собой один сплошной, огромный костер.

– А теперь – жертва! Жертва Анагиру!

Схватив факел, заранее зажженный на очаге, он бросил его в костер. Костер тотчас запылал.

Была пора. Опять посыпались удары во входную дверь, но эти удары были уже другие: у крестьян появились ломы.

Необула беспрекословно выполняла все, чего от нее требовал муж. Но теперь крайняя опасность как бы привела ее в себя.

– Каллиген! Каллиген!

Она бросилась к ребенку, схватила его.

– Необула! Изменница! Куда ты?

Она выбежала из хоромы в смежную комнату и заперла дверь за собой. Следующей была кладовая – в ней было светло, няня оставила люк открытым. Но как выйти на кровлю?

Слава богам! В кладовой валялось множество пустых амфор. Необула устроила себе с их помощью ступеньки и вышла с ребенком на плоскую кровлю.

Стоит ли, однако, та лестница, по которой должна была взойти няня? Да, она стоит, и людей здесь нет, здесь стена дома углом вдается в густой ивняк. Необула быстро сбежала по лестнице и, не замеченная в ночной тьме, помчалась в гору.

Отбежав на стадий от дома, она оглянулась. С высокого места весь двор был виден как на ладони. Прекрасный портал был объят пламенем; огненные языки лизали прочие стены, отыскивая в них деревянные брусья и перекладины. Агнон, исступленный, стоял еще перед порталом с молитвенно поднятыми руками; Необула могла видеть, как от жара на нем загорелось платье и он, бездыханный, упал на землю. Вслед за тем запылали прочие части дома.

Жертва свершилась.

VI

Необула опять помчалась. Но куда? К морю? Нельзя. Там были крестьяне. Они ее, конечно, убьют, да и ребенка не пожалеют.

Итак, в горы. Да, но что там делать, в пустынных зарослях Гиметта? Все равно. Ночь провести, а там можно будет и в Афины пробраться, к доброй царице Праксифее.

Только… на пути к Гиметту было капище Анагира. Необула остановилась. Вот оно. Черной дырой зияет отверстие, через которое благочестивые люди опускали дары в обитель героя.

Черной дырой. Черной, как эта ночь кругом. Черной, как… тот колодец, в который упала Еврилита… Упала?

А пройти мимо надо, ничего не поделаешь. Каллиген, родимый, не кричи. Проходить мимо надо молча, чтобы не заметил…

Скорей, мимо, мимо!

Заметил, боги, заметил! Вот из черной дыры высовывается рука – длинная белая рука; вот за ней другая. Мимо, мимо, без оглядки, скорее!

Необула все мчится и мчится. Ребенок пуще прежнего кричит. Но еще громче бьется ее сердце, стучат жилы в висках, шумит ее дыхание в легких. Особенно это дыхание; его она яснее всего слышит. Только – ее ли это дыханье?

Оглядываться нельзя, но чувство ей говорит, что она не одна, что-то страшное мчится за ней. И если она устанет, замедлит свой бег, оно ее догонит.

Вот поравнялись с рощей. Как уныло шумят эти дубы, эти чинары! Точно похоронное пенье в листве. И кто-то все взывает: «Архедем! Архедем!»

Мимо! Мимо!