Ириска на двоих

Но страшно – везде. И делать – про оба варианта.

– Ириска… – теплая ладонь Марка на спине. Поддерживает. Но помочь не может.

– Я остаюсь.

Сказала – и сразу успокоилась.

Нет, не так. Внутри, глубоко-глубоко, все взвилось и скрутилось в адский узел. Что же ты делаешь, сумасшедшая?! Но на поверхности словно слой оливкового масла, вылившегося из кувшинов греческих дев.

Всю жизнь я принимала разумные решения и потом с завистью смотрела на тех, кто сделал наоборот и даже расплатился за это. Но перед расплатой успел еще повеселиться. И это было уже не отнять. Никакими силами.

Хочу попробовать хоть раз в жизни поступить неразумно. Не так, как посоветовали умные люди. Вон, Марку их советы не слишком помогли.

– Хорошо, – хмыкнул Димка. – Тогда я беру машину до завтра. Мне кое-что надо там передать в Москву. Заночую в Ларнаке, не теряйте.

Он развернулся и ушел. Я посмотрела на Марка:

– В смысле – заночует? У вас же с этим и была проблема, насколько я помню?

– Он знает, что делает, – невозмутимо пожал плечами тот. – Зайдем за круассанами в лавочку?

Вернувшись в квартиру, я сразу села за перевод, дожевывая гигантский круассан с шоколадом без отрыва от производства. Марк послонялся туда-сюда, ушел в спальню смотреть кино, вернулся, сел рядом и наклонился к экрану:

– Много еще?

– Угу… – рассеянно отозвалась я. – Смотри сегодня без меня что ты там хотел смотреть.

– Давай помогу?

– В смысле? – я подняла голову.

– У меня свободный английский, работал синхронистом. Могу помочь.

Я покосилась на него. Вроде совершенно серьезен.

– Заманчиво… – вздохнула и покачала головой: – Но невозможно. Будет разный стиль, а это критично.

– Дай то, что уже сделала, стиль тоже скопирую, – он потянулся за своим ноутбуком и кивнул: – Кинь что-то из финала. Если не понравится моя версия, переделаешь сама.

– Окей…

Проще было дать ему позабавиться, чем спорить, и я сбросила большой кусок, который собиралась делать в последнюю очередь. И снова уткнулась в работу. Марк устроился в кресле напротив с ногами и тоже увлеченно застучал по клавишам.

Остановить нас было некому, накормить тоже, поэтому перекусили мы сэндвичами. Я быстро посмотрела то, что он сделал, ревниво заметив, что переводит он быстрее меня. И действительно подстраивается под мой стиль. Пришлось согласиться, что помощь будет кстати.

Только когда в комнате начало темнеть, а террасу окрасил в алые цвета тяжелый южный закат, я свернула все окна, снова с досадой заметив, что норму не сделала. Свою норму, конечно, в полтора раза больше того, что обычно давали переводчикам, но все равно было обидно. Глаза болели, в голове плыл туман – работа на сегодня была окончена.

Налила себе бокал вина и вышла на террасу, полюбоваться на то, как огромное оранжевое солнце опускается за белые домики напротив, и лиловые тучи разливаются по горизонту. Уютный замшевый диван так и манил развалиться на нем, привалиться, словно к теплому боку большого животного.

Неслышно ступая, вслед за мной вышел Марк и тоже устроился на диване, проворчав:

– Подвинься. Я тоже работал и устал, имею право.

– Диван – это привилегия? – тихо засмеялась я.

– Награда… – проговорил он, откидывая голову на спинку и вынимая у меня из руки бокал, чтобы отпить самому.

Я устроилась у него на плече, так было удобнее отбирать бокал, пока мы по очереди, глоток за глотком, не выпили его до дна. Он перекочевал на стол, а я окончательно сползла на Марка, пока он сам отклонялся все сильнее и сильнее, пока не оказалось, что я уже практически лежу на нем. У него такие твердые мышцы, упругие и сильные, а я такая мягкая и обтекаю его всем телом, и это ощущается так правильно – твердый мужчина, мягкая женщина, что я даже забываю подумать обычное женское про то, какая я толстая и поругать себя за эту мягкость тоже забываю. Сиреневый закат мягко перетекает в темно-синюю ночт, и сильные руки, обнимающие меня, неторопливо гладят спину.

Я переворачиваюсь на живот, встречая его мягко тлеющий под веками огненный взгляд и смотрю долго-долго, любуясь тем, какой он странный, но красивый какой-то чуть-чуть инопланетной красотой с этим необычным разрезом глаз.

О чем думает он – не знаю, но когда темнеет совсем, и по краю балкона зажигаются желтые фонарики, делая мир уютным и правильным, он проводит по моей щеке кончиками пальцев, а я сама тянусь и целую его мягкие губы. Он отвечает так же мягко: никакой напористости, никакого языка – очень-очень нежно, так что моя кожа плавится от близости и тепла.

Марк

Мы целуемся так долго, пробуя друг друга на вкус, скользя губами по губам, дотрагиваясь до них кончиком языка – влажным, горячим, осторожным – что лиловое небо успевает стать густо-фиолетовым и обратиться в черноту южной ночи. Только мерцание фонариков помогает нам видеть друг друга: блеск глаз, улыбку, приоткрытые зовущие губы.