Ириска на двоих

Господи, какая же я дура, совсем мозг расплавился у идиотки, что стоило промолчать?!

Но как промолчать? Если ему надо было?

Как, как… подумать только о себе.

Хоть раз в жизни, когда все хорошо, не думать о том, чтобы сделать другим что-то полезное, а наслаждаться и делать хорошо СЕБЕ!

– Завтра, – сказал Марк минут через пять бесконечно долгого молчания и моих истерических мыслей, бегающих по кругу внутри черепной коробки. – Завтра как раз рейс в Римини. Удачно.

Я уткнулась Димке в подмышку, чтобы не разреветься. Не показать, как я хочу разреветься. Хотя он все равно догадался, почему по моему телу пробегают судороги.

Я загоняла слезы как можно глубже, чтобы не признаться какую внезапную пустоту я почувствовала после слов Марка.

Догадывался ли Марк, почему я молчу?

Он-то – наверняка.

– Устроим прощальный ужин? – бодро спросил Димка.

– Как в прошлый раз? – криво ухмыльнулся Марк, вставая с дивана. – Тогда я за продуктами.

– Как в прошлый раз… – и ловкие теплые пальцы пробежались по моей спине.

Когда Марк уехал, а Димка отправился на кухню, я все-таки выскочила на улицу под надуманным предлогом. Котика же надо покормить. Черно-белого. Который при виде меня слинял в густые заросли кустов, цветущих по весне ядовито-яркими цветами.

Я прошлась до бассейна в центре жилого комплекса. Он все еще был обтянут полосатыми лентами с предупреждениями, что купаться в эпидемию запрещено. Сухие листья плавали в воде как лодки эльфов, отбывающих в Валинор, а рыжий кот пытался дотянуться до них лапой.

Я уткнулась лбом в полосатый ствол эвкалипта, прислонила ладони к теплой и гладкой его коре и расплакалась.

Зачем, зачем, зачем, зачем!

Я не хочу. Не хочу отдавать его ни жене, ни дочерям, ни хищной Италии, павшей от вируса. А что, если начнется вторая волна эпидемии, и он там заразится и умрет? Если снова закроют границы? Если он помирится с женой?

Тут даже без «если».

Он ведь спешил вернуться, чтобы никто не узнал, что он вообще улетал, и он мог делить опеку над дочерьми. Или вовсе не разводиться, если получится.

Теперь-то наверняка. Мы все были как потерянные дети в эти дни. Даже мне позвонил бывший. Весь мир испугался за своих близких.

Кто может быть ближе отца собственных детей? Жена точно не захочет его отпустить.

А он не уйдет добровольно от своих дочерей ради меня. Димка был прав. Если бы Марк мог так поступить, я бы не…

Не влюбилась в него.

Что же я наделала?!

Прощание

Так меня и нашел Марк.

Обнял сзади, прижал к себе, невесомо выдохнув в волосы.

Я сразу поняла, что это он, хотя не слышала шагов. Мы слились как капли ртути, как будто наше естественное состояние – вместе. Обнявшись.

Он положил подбородок мне на плечо, дыхание шевелило мои волосы. Мы, кажется, чуть покачивались, стоя так неопределенно долго. Я закрыла глаза и попросила:

– Марк. Пообещай мне что-нибудь. Что угодно.

– Ириска… – прошелестел голос мне на ухо. – Обещаю, что никогда тебя не забуду.

И сердце тяжело упало, кажется, разбившись по пути.

Это звучало как прощание навсегда.

И его поцелуй был прощальным, со вкусом моих слез. Прохладным. Медленным.

Он больше ничего не обещал. Только руки гладили мои плечи, развернули меня к нему, прижали к груди.

Только пальцы стирали слезы с лица, едва касаясь кожи подушечками. А потом он их облизывал, и следующий поцелуй был еще солонее.

Марк потерся щекой о мой висок, вздохнул.

– Кончишь для меня? – вдруг спросил он. – Здесь. Только для меня?

В прозрачной желтизне его глаз таилось что-то… такое, чему я никогда не смогла бы отказать.

Он снял легкое садовое кресло с пирамиды таких же, выстроенной в углу, где теснились круглые столики и шезлонги, заброшенные этой странной весной, казалось, навсегда. Усадил меня в него и встал на колени прямо на каменную плитку. Стащил мои домашние штаны вместе с бельем и раздвинул бедра так широко, что пришлось закинуть ноги на подлокотники.

Я была максимально, неприлично, бесстыдно открыта для него, но не испытывала вообще ни капли стыда или смущения. Даже не вспоминала о том, что мы живем тут все-таки не одни. Под разгорающимся огненным взглядом я чувствовала только ответно разгорающийся пожар в теле. Судорожную дрожь, частое дыхание, покалывающие в кончиках пальцев иголочки – когда он склонился надо мной, и я погрузила пальцы в его жесткие темно-рыжие волосы, я разрыдалась от первого же прикосновения горячего языка. Моя печаль, моя истерика и тревога проходили через все тело жгучими волнами и перерождались в не менее жгучее ненасытное желание.

Марк любил меня вылизывать. Его язык всегда творил невероятные вещи, но сейчас я была чувствительнее, чем обычно, и меня подбрасывало от каждого согревающего выдоха на слизистой, от медленных круговых движений, от коротких быстрых посасываний.