Ирка Хортица и компания

— Что там у нас было в 1877 да в 78-м? — меланхолично вопросила дотошная Вера Сергеевна. — Неустанным попечением Агаты Тимофеевны об отечественных liberté, égalité, fraternité15 наши здешние господа «сен-жебунисты»16 в Париже обретались, да брошюрки, повествующие крестьянам об их тяжкой доле, во французских типографиях печатали.

— Я счастлива, что молодые люди наднепрянских земель столь неравнодушны к будущности державы! — горячо вскричала генеральша. — Что они готовы идти по пути реформ, готовы бороться со всем старым и костным! Придет день, дорогая моя Вера Сергеевна, и этих юношей назовут героями! А что я их к тому побуждаю — для того и на свете живу!

«Может, и к лучшему бы, кабы ее превосходительство продолжала заниматься странными молодыми людьми с еще более странными именованиями, а я осталась… пусть даже с шляхтичами Галицкими!» — подумала Лиза, глядя в чайную чашку. — «По крайней мере тетушка Беата мне б в чай сонного зелья не подлила, да еще в такой дозе, что и помереть недолго».

— А потом сии неравнодушные молодые люди убивают Государя Императора17! — отчеканила Вера Сергеевна и сама испугалась собственных слов.

На гостиную пала тишина: тема была опасная, рискованная была тема. Гости украдкой переглядывались, нервно косясь друг на друга. Генеральша надулась, только одетый по-рабочему здоровяк ухмылялся зло и язвительно, скаля крупные желтые зубы.

— Гхм… каково вы съездили, Александр Николаевич? — откашлялась Оленькина матушка, взявшая на себя роль миротворицы.

— Удачно и весьма! — оживился господин Поль. — Можете поздравить меня, господа, французы согласились с нами сотрудничать, «Акционерное товарищество железных руд» создано!

— Браво, Александр Николаевич, поздравляем! — зазвенели голоса.

— Однако работать оное начнет только при условии завершения моста и железнодорожной ветки. — уже тише прибавил он. — А последние изрядно замедлились в строительстве. — он испытывающе поглядел на генеральшу.

— Общество Варшавского сталелитейного производства готово перебраться к нам и даже строить завод. И закладывать домны. — негромко произнес Моисей Карпас. — Но они ставят то же условие: мост и дорога. — и тоже посмотрел на генеральшу.

— Не о том вы думаете, господа! — Агата Тимофеевна капризно скривилась. — Все эти ваши рельсы, железо: разве стоит сие внимания, пока народ страдает в неволе и бесправии, а держава погружается в нищету и мздоимство? Думаете, Александр Николаевич, не знаю, какую вы взятку в Петербурге дали для строительства вашей разлюбезной дороги? Разве достойное это приложения ваших сил и капиталов? Вместо того, чтоб бороться за права простого люда, вы боретесь за… руду? Право же, стыдно, друг мой! Воля ваша, я знать не желаю вашу железную дорогу и на том мое последнее слово!

— Только люд рабочий эксплуатируете, господа капиталисты! — проурчал лохматый юноша.

— Сейчас строительство встало. — господин Карпас метнул быстрый взгляд на Агату Тимофеевну. — И никакой эксплуатации. Только и заработной платы рабочим никакой. Быть может когда-нибудь, господа, и наступит золотое время, что мы, капиталисты-эксплуататоры, и вовсе будем не нужны. Но до тех пор со столь не любимыми Агатой Тимофеевной рудами и железом рабочий имеет курицу в котелке, а без оных — крапиву да лебеду. Думается мне, что сперва рабочий люд все же желает курицу, а права уж потом.

— Даже если я потрачу все свое состояние на азбуки для неграмотных, а сама пойду учительствовать в деревнях, где, позвольте узнать, возьмутся новые азбуки, когда эти поизносятся? — резко спросила Вера Сергеевна.

— Да уж слыхала, душа моя. Желаете кирпичный заводик поставить да доход получать? — язвительно, точно издевку какую, произнесла Агата Тимофееевна.

— А и желаю, ваше превосходительство! Коли с плавкой руды дело пойдет, свой кирпич куда как пригодится. На строительство столь любезных вашему сердцу народных просветительных учреждений тоже. Работники понадобятся грамотные, вот и будут им реальные училища и прочие полезные заведения.

— Горное училище бы открыть. А то и университет. — и Александр Николаевич предвкушающе прищурился — как мечтающий о сметане кот.

— Не моя то печаль, государи мои, и меня никак не касаемо. — равнодушно бросила генеральша. — А вы что же дальше делать собираетесь, Анна Францевна?

— У шляхтичей Галицких более нет детей, нуждающихся в обучении. Мне было поручено сопроводить Лизхен, далее могу следовать в Киев, где мне обещано место в приличном семействе.

— Вот и ладно. Доставили девочку и езжайте себе с Богом. Скажете, куда сундук ваш отправить. — холодно бросила генеральша и на гостиную вновь пало молчание.

Изгоняемая фройляйн побледнела, потом покраснела чуть не до слез, потом стиснула губы и поднялась:

— Не стоит утруждаться, ваше превосходительство. Господа… — короткий книксен и фройляйн шагнула к двери.

— Не торопитесь. Поедемте со мной, фройляйн. Поужинаете, выспитесь с дороги, а там и подберем вам достойную оказию до Киева. — не глядя на хозяйку, решительно поднялась Вера Сергеевна.