Ирландия

– Но ведь это ты привела сюда бродячего монаха и заставила меня поклясться именем святого Кевина. – Шон помолчал, и Ева увидела, как его пальцы стиснули подлокотники дубового кресла, а тело наклонилось вперед. – Это ты унизила меня, Ева, перед монахом и священником… – Теперь голос Шона звенел от сдержанной ярости. – Унизила в моем собственном доме! – Он снова откинулся на спинку кресла. И улыбнулся. – Но ты отлично заботилась о моем сыне. Должен это признать.

И вдруг Ева со всей беспощадной ясностью поняла: она никогда по-настоящему не знала, что значит мужское самолюбие, ведь именно оно заставило ее мужа так долго и с таким холодным расчетом вынашивать план мести.

В это мгновение Морис вскочил и выбежал из дому.

Тем вечером Шон и Ева ужинали в молчании. Брегон отправился навестить отца Донала и перед уходом сказал, что останется в семье священника на ночь, а рано утром уедет. Морис спрятался в амбаре. Хотя Ева просила его вернуться в дом, он с неизменной вежливостью попросил разрешения побыть одному и подумать, поэтому Ева, неловко, но нежно сжав его руку, оставила юношу там.

Шон еще раньше сообщил, что утром опять уйдет на верхнее пастбище. Они сидели за столом, пока не закончили ужинать, – Шон явно довольный собой, Ева в гробовом молчании.

– Мне никогда этого не пережить, ты знаешь, – наконец сказала Ева.

– Переживешь со временем. – Шон взял яблоко, разрезал его на четыре части и съел одну четверть вместе с семечками. – Что сделано, то сделано, – заметил он. – А ты ведь все равно его любишь. Он чудесный мальчик.

– О да, он замечательный, – согласилась Ева. – Вот только меня удивляет то, – с горечью добавила она, – что такое прекрасное создание может быть твоим сыном.

– Вот как? – Шон задумчиво кивнул. – Ну а мне кажется, что с его матерью я смог сделать сына получше, чем мог бы сделать с тобой.

Шон сунул в рот вторую четвертинку яблока.

Ева склонила голову. Боль от его жестоких слов была настолько сильной, что ей словно вонзили кинжал в живот. Она подумала о Финтане.

– Ты хоть кого-нибудь любишь? – спросила она наконец. – Кроме самого себя?

– Да.

Шон бросил это слово, как наживку перед рыбой, но у Евы хватило ума не заглатывать ее.

Они сидели молча еще столько времени, сколько понадобилось Шону на то, чтобы с рассчитанной неторопливостью съесть оставшиеся части яблока.

– Он должен уехать, – сказала Ева.

– Ты большая мастерица выгонять людей из моего дома, – откликнулся Шон. – Теперь ты желаешь избавиться от моего родного сына?

– Он должен уехать, Шон. Ты говоришь, что я его люблю, и это правда. Но я не могу этого вынести. Он должен уехать.

– Мой сын останется в доме своего отца, – непререкаемым тоном ответил Шон.

С этими словами он встал из-за стола и отправился спать, оставив Еву наедине со своими мыслями. И она просидела там всю ночь.

Действительно ли она хотела, чтобы Морис ушел? Она думала о том, что значил для нее этот мальчик. Конечно, сам он ни в чем не был виноват. И как он должен чувствовать себя теперь там, в амбаре, думая о том обмане, участником которого поневоле был столько лет? А сама она? Быть может, она перестаралась с той историей с женой Бреннана, настаивая на их уходе? Быть может, тогда просто нашла коса на камень и она непременно хотела настоять на своем? И теперь ей все вернулось, только боль и унижение, которые причинил ей Шон, были во сто крат сильнее? Он ведь даже вынудил ее полюбить мальчика, причину ее теперешней боли, а потом отравил эту любовь. Ох, Шон был умен. Этого у него не отнять. Он заставил ее испить эту горькую чашу.

Вот почему Еве так трудно было бы выносить присутствие Мориса в их доме. Но и расстаться с ним она тоже не могла. Так, в тяжелых раздумьях она провела всю ночь. Наступил рассвет, а она так и не знала, что ей делать.

Однако несколько часов спустя решение было принято за нее самим Морисом, который впервые за все годы, что прожил с ними, спокойно, но твердо отказался повиноваться своему вновь обретенному отцу. Морис заявил супругам, что хочет покинуть их дом.

– Я буду часто навещать тебя, отец, – сказал он. – И тебя тоже, если смогу, – добавил он, обращаясь к Еве с мягкой грустью в прекрасных глазах, такого необычного зеленого цвета.

– Тебе незачем уходить, Морис! – воскликнула Ева. – Ты не должен этого делать!

Но его решение было окончательным.

– Так будет лучше, – сказал он.

– И куда ты пойдешь? – мрачно спросил его Шон. – В Манстер?

– К матери, которая меня предала, и к ее мужу, которому я не нужен? – Морис грустно покачал головой. – Если я увижу свою мать, то я, пожалуй, прокляну ее.

– Тогда куда же?

– Я уже все решил, отец, – сказал Морис. – В Дублин.

Макгоуэн был несказанно удивлен, увидев Мориса на пороге своего дома. И еще сильнее он удивился, когда юноша обо всем ему рассказал. Нечасто торговцу доводилось узнавать столь давнюю тайну, пусть даже очень личную, которой он до сих пор не знал.

– И ты просишь взять тебя в ученики? – переспросил он.

– Да. Я уверен, что мой отец – Шон О’Бирн, разумеется, – согласится заплатить за мое обучение.

– Не сомневаюсь.