Ирландия

Однако, несмотря на все усилия, Уолшам было еще далеко до возможности выплатить проценты по долгу госпоже Дойл и отложить хоть сколько-то для выплаты штрафа королю.

Олдермен же, если раньше и не подозревал о займе, теперь прекрасно был о нем осведомлен. Уолш узнал это однажды утром, когда встретился с Дойлом по пути на сессию парламента. Накануне он слышал, что дочери олдермена Мэри было даровано звание вольной горожанки, поэтому он вежливо поздравил Дойла с этим событием, на что Дойл ответил со всей учтивостью. А потом, шагая рядом с Уолшем, олдермен добродушно проворчал:

– Значит, вот кто тот удалец, который одолжил у моей жены кругленькую сумму. – Видя, как Уолш поморщился, он усмехнулся. – Она мне все рассказала. Кстати, я ничего не имею против.

Уолш с легкой завистью подумал, что Дойлу, разумеется, легко быть добродушным. Как благонадежный олдермен, который находился в оппозиции с Шелковым Томасом да вдобавок имел жену – родственницу Батлеров, едва не пострадавшую от нападения О’Бирна, он, безусловно, купался в благосклонности короля и наверняка мог рассчитывать на прибыль от любого монастырского имущества или королевских учреждений.

– Я могу выплатить проценты, – сказал Уильям, – но сам долг верну лишь со временем. На мне ведь еще и королевский штраф висит.

– Говорят, вам помогает ваш сын Ричард.

– Да, – с некоторой гордостью кивнул Уолш и рассказал Дойлу об усилиях молодого человека.

– Что до вашего займа, – начал Дойл, выслушав Уолша, – я только рад, что она ссудила деньги вам, а не кому-то другому. Вы надежнее большинства возможных заемщиков. – Дойл немного помолчал. – Теперь о штрафе. Я с радостью замолвлю за вас словечко перед чиновниками короля. Пока к моему мнению прислушиваются.

Неделей позже, снова встретившись с Уолшем, Дойл сообщил ему:

– Ваш штраф теперь будет чисто символическим. Все знают, что винить вас не в чем.

Когда Уильям все рассказал жене, она встретила добрые вести с улыбкой, хотя в душе ее по-прежнему жил страх. Конечно, пока о ее причастности к попытке похищения никто не заговаривал, из чего она могла заключить, что О’Бирн сохранил все в тайне, а если даже и поделился с Макгоуэном, то у купца могли быть свои причины помалкивать. Но он мог и передумать, или О’Бирн мог заговорить. Поэтому не проходило и дня, чтобы Маргарет не вспоминала тот холодный обвиняющий взгляд Макгоуэна или не слышала собственные слова, которые сказала О’Бирну тогда на прощание в ответ на его вопрос, что делать с Джоан Дойл, если им не удастся получить выкуп. Тогда убейте ее.

Осенью 1537 года, когда парламент еще продолжал раздумывать, Ричард Уолш пришел в дом олдермена Дойла, чтобы отдать деньги его жене. Он собирался задержаться там лишь на то время, какое ей понадобится, чтобы пересчитать сумму, а поскольку тем утром он копался в архивах собора Христа, то был довольно пыльным. Поэтому он почувствовал некоторую неловкость, когда его проводили в гостиную, где он увидел нескольких членов семьи Дойл. Кроме госпожи Дойл, там находился сам олдермен, весьма представительный в красной с золотом котте, а также один из его сыновей, его дочь Мэри и младшая сестра. Ричард подумал, что их можно было бы принять за семью какого-нибудь богатого купца или даже придворного из Лондона, в то время как сам он напоминал основательно пропылившегося клерка. Это было немного унизительно, но Ричард ничего не мог изменить. Все с любопытством посмотрели на него.

– Простите, что пришел без приглашения, – вежливо сказал Ричард госпоже Дойл. – Я только хотел передать то, что мы вам должны. – И он протянул ей небольшую сумку с деньгами. – Я могу зайти в другой раз.

– Ну что вы. – Джоан Дойл с мягкой улыбкой взяла деньги. – Мне незачем их пересчитывать, – добавила она.

– Я слышал, ты ведешь все дела, пока мы с твоим отцом заседаем в парламенте, – добродушно кивнув, сказал Дойл, и Ричард был ему благодарен за упоминание о том, что этот влиятельный богатый человек и его отец находятся в товарищеских отношениях. – Он хорошо о тебе отзывается, – добавил Дойл.

Ричарду показалось, что сын олдермена, несмотря на ободряющие слова, глядел на него без особого уважения. Дочь Дойла Мэри также наблюдала за ним, но Ричард не взялся бы угадать, о чем она думает. А вот младшая девочка – лет тринадцати, как ему показалось, – хихикнула. Ричард вопросительно посмотрел на нее.

– Ты весь грязный, – сказала она, показывая пальцем.

Ричард и не заметил большого пятна, которое украшало сбоку его рукав. А теперь он увидел еще и то, что манжет протерся. Он мог бы смутиться и покраснеть, но, к счастью, жизнь в светских кругах Лондона теперь сослужила ему службу. Он расхохотался.

– И правда. А я не видел. – Ричард посмотрел на Дойла. – Вот что получается, когда копаешься в записях собора Христа. Надеюсь, – он повернулся к Джоан Дойл, – я не рассыпал эту пыль по всему вашему дому.

– Едва ли.

– Должен заметить, Ричард, – на этот раз Дойл говорил с ним так, как мог бы говорить с кем-то из членов семьи, – что тебе необходима новая одежда.