Ирландское сердце

Дорогая Нора!

Когда Тим пьет, он начинает рассказывать мне о вас. Настаивает, что обязательно найдет вас и заставит заплатить. За что заплатить, я не очень понимаю. Тим забыл о своем приступе гнева на следующее же утро, но, когда ваша глупая сестра доложила ему, что вы в Париже, он просто взбесился. Потом я узнала: он спустился к стойке администратора в «Палмер Хаус», чтобы купить билет на пароход до Франции. Причем записал это на мой счет. Они сразу позвонили мне. В тот раз я его остановила. Но я не знаю, как долго смогу контролировать его.

Тим угрожал даже мне. Он думает, что я знаю, где вы находитесь. Он знает, что я покупаю наряды у мадам Симон. Если он сопоставит одно с другим, сложит два плюс два, вы окажетесь в опасности. Нора, я считаю, вы должны воспользоваться этим шансом на новую жизнь. Сама я была мертва для своего родного города и своих близких долгие годы. Так будет лучше для всех.

Прощайте.

Долли Мак-Ки

Я отложила письмо и бездумно смотрела на буквы. Я ничего не поняла. Генриетта и Долли хотят, чтобы я стерла себя из этого мира? Неужели Розе, Мейм, Эду и Агнелле на самом деле будет лучше без меня? Господи, если бы Тим Макшейн действительно начал свои поиски в Париже, у него ушло бы совсем немного времени на то, чтобы выследить меня.

Мадам Симон ожидала объяснений. Она тоже могла оказаться в опасности. Тим мог бы пойти в полицию, начать задавать вопросы. И тогда они занялись бы мною плотнее. Боже! Станут спрашивать про ирландских женщин, выяснят про Мод. Как я смогу объяснить им наличие таких сумм на моем счету? Может быть, Норе Келли и вправду стоит умереть. Может, она уже и так умерла. Я думала о Натали Барни. Жива ли она хоть для кого-то в Дейтоне? Или Сильвия Бич – для своей семьи в Принстоне? Я очень в этом сомневалась. Несколько минут я молчала, а потом объяснила мадам Симон смысл всех этих писем. Когда я закончила, она накрыла мои ладони своими.

– Прошлое – это зола, – сказала она. – Его нам уже не вернуть. Остаются лишь сожаление и тоска по тому, чего уже быть не может. Мой отец постоянно наполнял нашу жизнь в Страсбурге своей скорбью, надеясь на la revanche, когда Франция вернет себе Эльзас. Возможно, сейчас его горячее желание осуществится. Но какова цена?

– Я должна подумать, – сказала я.

Улица де Риволи сама привела меня на площадь Вогезов. В промокшем от дождя зеленом парке гонялись друг за другом с десяток ребятишек. Я думала о детях Эда, Майка. Генриетта готова обречь меня на то, что я никогда не увижу своих племянников и племянниц?

И Аг. Господи, Агнелла! Сердце ее, должно быть, разбито. Она любила меня так же, как собственную мать, а возможно, и сильнее. Представляю себе, как монашки в ее монастыре сочувствуют ей. «Всего тридцать четыре? – скажут они. – Еще не старая, хотя уже и не молодая. У нее было достаточно времени, чтобы заработать себе вечную награду, бесконечный свет, проливающийся на нее. Покойся же с миром».

Мир и покой. Это мой подарок Агнелле. Освобождение от беспрестанных жалоб ее матери на меня. Она всегда старалась настроить Агнеллу против меня. И ненавидела меня за то, что мы с ней так близки. С каким удовольствием, наверное, Генриетта рассказывала Аг про скандалы, которые устраивал Тим. Разыгрывала перед ней свой ужас от всего этого.

А стоило Агнелле сказать слово в мою защиту, и Генриетта наверняка набрасывалась уже на нее. Что ж, больше Агнелла не будет ссориться с Генриеттой по этому поводу.